Олег Ермаков - Песнь тунгуса

— Надо снимать и по косточкам разбирать, — сказал он. — Могу дотянуть до поселка.

— Все, кранты, меня батька убьет, — сказал Кит.

Мужчина понимающе улыбнулся:

— Когда они возвращаются?

— Завтра.

— Ну, давай тогда прямо сейчас разбирать.

И они приступили к делу. Мишка только наблюдал. Он мог бы отремонтировать продырявленную деревянную лодку или сломавшуюся лыжу. К моторам у него отношение было настороженное: много винтиков, проводов, деталей… Лодка сама по себе — поплывет. А мотор — нет, ему нужна еще подпитка. Лодка, конечно, надежнее.

Мастера возились час, второй. Определили, что «полетела» катушка зажигания. Где взять новую? Мужчина предложил старую от «жигулей». Начали ее пристраивать.

Уже в темноте все закончили. Хозяин звал на ужин, но ребята отказались, особенно энергично Кит отнекивался. Он горячо благодарил мастера и обещал сделать его портрет.

— А это неплохо, парень, — отозвался мастер, — портрет наш с супругою.

— Сделаю! — сказал Кит.

Мотор рокотал ровно, густо. Мишка сел позади Кита, и, махнув на прощание мастеру, они покатили на дорогу, ведущую в поселок.

— Любит свою! — воскликнул Кит.

Они выехали на дорогу в соснах.

— На метеостанцию?! — крикнул Мишка сквозь рокот мотора и свист ветра в соснах.

— Ты чё-о, орочон?! Я после вчерашнего забега и так еле конечностями двигаю. Это тридцать кэмэ туда, потом сорок обратно по темноте? Не! Тут уже, самое, ясно, нет тебе пути!

И он повернул влево и помчался во тьму, выхватывая фарой лохматые фигуры деревьев, размахивающие рукавами, словно дирижеры диковинного завывающего ольхонского оркестра, ну, то есть исполнители этой музыки. А дирижировал всем здесь — ветер.

Ветер нагнал снежных туч, и на Ольхон посыпались хлопья еще ночью. Метель бушевала утром, когда злой Кит с чертыханиями собирался в школу, потягивался, морщась от боли во всем теле, а Мишка его провожал, не утихала и днем, когда Кит вернулся, заносила дворы, била в стекла, выла в проводах. Они смотрели телевизор, играли в карты, курили в печку, из которой доносился вой. А под вечер немного поутихла. И на улице Кит в окно увидел Адама Георгиевича. Кинулся к дверям и запер на засов. Адам Георгиевич поднялся на крыльцо, очистил обувь от снега и попытался войти. Но дверь была заперта. Он постучал. Постучал громче. Подошел к окну, приложил ладони, пытаясь что-то разглядеть. Кит отступил за шкаф, Мишка просто лег под стол. Адам Георгиевич потоптался и ушел.

— Зачем, — сказал Мишка, вставая. — Он же видел издалека отсветы телека.

— Да и хрен с ним, — грубо ответил Кит. — Видал я таких наставничков, самое.

— А у нас в заповеднике, — вспомнил Мишка, — тоже с тех краев есть человек. Пожарник. А на самом деле органист.

— Чё-о, самое, тоже лесной брат?

— Не-а, зачем, — ответил Мишка, — не старик.

— Видишь, Мишка, — сказал Кит, — подфартило тебе. А если б катушка зажигания не коцнулась, торчать бы тебе посреди метели на море, а?

Мишка подумал и согласился.

— Я через море все равно на коньках перебегу, — сказал он.

— Надо ждать чистого льда, — заметил Кит.

— Побегу от заповедника на тот берег.

— Это же дальше.

— Ага.

— Эх, если бы родичи не прилетали, я тебя после школы отвез бы на метеостанцию. Хотя, самое, дорогу и перемело… Нет, Мишка, нет пути в этот раз. Приезжай потом.

— И ты давай приезжай, ага, — сказал Мишка, — заповедник фотографируй. На Верхних озерах у нас лебеди. И Лидку бери.

Кит внимательно посмотрел на него.

— Зачем?

— Пусть рисует, — ответил Мишка.

Кит промолчал, глядя в сторону и дергая себя за чуб.

— А зря ты Адаму Георгиевичу не открыл, — сказал Мишка.

Кит мрачно посмотрел на него и только покачал головой.

Утром занесенный снегом поселок осветило солнце, вставшее за горами на той стороне моря. Кит уже был в школе. Мишка пересмотрел чемодан, вытащил шерстяные заштопанные носки. Собравшись, направился к двери. И тут услышал скрип снега, потом и визг мерзлых досок крыльца. В дверь с морозными клубами ввалился Кит.

— Чё, самое?

— Погода лётная, пойду, ага, — сказал Мишка.

— Ладно, сэр орочон, сейчас подам фаэтон. Я с уроков сбежал.

Кит прошел в кухню, отрезал ломоть пшеничного хлеба, макнул его в блюдце с вареньем, съел, хлебнул воды из чайника. Заметил носки.

— Э, Мишка, они хоть и штопаные, но крепкие и теплые. Забирай, не обижайся и не обижай.

— А ты тогда бери коньки, — сказал Мишка.