Олег Ермаков - Песнь тунгуса

Старуха посмотрела на него. Лицо у нее было как будто немного вдавлено посередине. Глаза сейчас казались черными. Надеты на ней были ватные штаны, драная кофта, поверх меховая безрукавка, мягкие серые валенки.

— Ки-ит, — протянула она.

Собака залаяла громче. Лаяла она как-то сипло.

— Гундосый, умолкни ужо! — крикнула старуха. — Кит-то пускай себе плывет…

Вскоре заскрипело крыльцо, заскрипели двери, и в дом ввалился Кит.

— Здрасьте! — выпалил он, переводя дух.

— Точно, этот без копыт, — проговорила бабка, оглядывая его.

Кит удивленно посмотрел на нее, оглядел остальных.

— Целы? — спросил он, стаскивая шапку.

— Чё-о нам сделается… — отозвалась слабым голосом Полина.

— Ну так чё, с-самое, не слышали? Волк какой-то объявился. Видать, с материка снова пошли.

— Это он, — сказала Лида, кивая на Мишку.

Кит удивленно уставился на него. Старуха тоже глядела на него пристально.

— Пошутил маленько, — отозвался Мишка смущенно.

— Ну ты и гад, орочон! — сказал ему Кит.

— Не знаю, — со вздохом откликнулся Мишка, — как-то так вышло.

— А-а-а, — протянула старуха. — Так вот и война пришла.

— Как? — спросил Кит.

— С волками, — сказала старуха. — Мужики на немца ушли, а волки сюда коней, коров и овечек резать прибегли. Они хитрые, много умные. Даже знают, ёсть ружье в сене в санях у мужика или нема.

— Ну, может, и умные, а этот-то? — сказал Кит, указывая на Мишку. — Нашел время.

— Этот? — переспросила старуха, взглядывая на Мишку.

И Мишке стало как-то не по себе, холодок поднялся в животе, словно от старухиного ответа вся его жизнь зависела. Он покосился на Кита, как будто не совсем его узнавая, такие взрослые, мужицкие интонации звучали в его голосе. Посмотрел на девочек. И они ему померещились уже кое-что повидавшими девушками. Один Мишка здесь как ребенок. Он передернул плечами. Что за ерунда… Взгляд его упал на коньки. Это не копыта, а, скорее, какие-то ласты.

Старуха закашлялась. С печки вдруг что-то мягко ухнулось, и девчонки вскричали. Это была белая кошка. Выгнув хвост, она подошла к бабке, потерлась о ее валенки, а потом направилась к Мишке, обошла его, принюхиваясь, и неожиданно запрыгнула ему на колени, замурлыкала.

— У волков не бывает ласт и копыт, — сказал Мишка.

— Ой, Миша, ты можешь вообще-то помолчать, — попросила Полина жалобно.

— Могу, ага, — сказал Мишка, поглаживая кошку.

Кошка громко мурлыкала.

— Хм, бых-пых, — пробормотала хозяйка, покашливая и глядя на Мишку и кошку.

Мишка вдруг пришел в отличное расположение духа. Кит рассказывал бабке, откуда они и каким образом здесь оказались. Та кивала, покряхтывая, давая знать, что ей известны называемые фамилии и имена. Девочки сидели тихо, сняв коньки и шевеля ногами. Полина, морщась, разминала икры. Мишка тоже стащил коньки. Лида сняла шапку и откинула волосы. Мишка думал о ее втором имени, ему хотелось узнать это имя во что бы то ни стало. На старом комоде отщелкивали время большие часы. В глубине дома виднелась железная кровать с наваленными одеялами. У окна стоял круглый стол без одной выгнутой ноги — ее заменял край подоконника, а две другие ноги были целы. Вдоль стены громоздись какие-то ящики, дальше стояла бочка. У печи валялись дрова. Вообще-то в доме было довольно прохладно, это с мороза сразу показалось, что здесь жарко протоплено, — нет, видно, старуха экономила дрова, потому и ходила в ватниках рыжего цвета. Временами она даже напоминала Мишке неуклюжую и ослабевшую от долгих лет медведицу. Да, дряхлую, старую, в свалявшейся бурой шубе. И нацепившую зачем-то зеленый платок.

Это была Песчаная Баба. Он уже слыхал о ней. Она жила здесь одиноко и боролась с наступающими песками. Когда-то в этом месте был даже консервный цех, был магазин, действовала четырехлетняя школа. Но все погребли пески ольхонские. Цех погорел. Причал разрушился. Улицы с деревянным настилом исчезли. Люди разъехались, не выдержав противоборства с настырной стихией. Бараки и дома разобрали и увезли в Хужир. Учиться в школе уже было некому. Одна баба осталась. Что ее держало здесь?

— А вы всё так здесь и живете, — сказала Полина.

— Так, так, — словно часы ответила бабка. — Как помер Поляк, так и так, так, так.

— Ружье-то у вас хоть имеется? — спросил Кит. — Мало ли кто припрется. Лихой народ бродит.

Старуха усмехнулась.

— Уж какой народец здесь-то живал, после такого любой другой, как ангел кроткий.

— Ну, это да, рыбаки ребята суровые, — согласился Кит. — Да еще те, что здесь сидели.