Олег Ермаков - Песнь тунгуса

— Зато можно на коньках.

— Ну, у нас в заповеднике тоже, ага.

Глаза Славика вдруг вспыхнули.

— А если через все море?

— На коньках?

— Ну!

— А… — Мишка подумал про свой чемодан. — Поклажу куда? Там, котелок — чаю попить, дровишки, на льду деревья не растут.

— Можно нарты придумать. Или вон на простых детских алюминиевых санках тащить. По чистому льду едешь — как будто летишь.

— Ага! — согласился Мишка с радостной улыбкой. — Так и в мой заповедник долететь можно. Айда, Пызя?! Достанешь мне коньки?

— У Карасика попрошу, он твоего примерно роста. Но где спать?

— На льду прямо. Брезент надо, одеяло, пару шкур. Веревку. До острова тут рукой подать. А там — до того берега, до Усть-Баргузина или до Святого Носа еще ближе. Есть у тебя карта?

Славик достал карту Байкала, линейку. Стали мерить, прикидывать.

— Эх, выкуси блин, каникул не хватит, — сказал Славик. — Раньше надо было думать.

— А что мне каникулы, — тихо ответил Мишка. — Я больше в город не вернусь.

Славик уставился на него.

— Сдурел, Малёк?

— А ты сам хотел в этой сельхозке учиться? — напомнил Мишка.

— Ну… Ну, это лучше, чем ничего, — сказал Славик. — Лучше! — воскликнул он, сжимая кулаки. — Без учебы в Омку фиг поступишь. Я буду учиться. И буду летать. Буду.

И они решили дойти на коньках хотя бы до острова, а там вдоль острова до главного его поселка — Хужира.

Мороз жал свирепо, и море встало в заливах еще до Нового года. Лед с каждой ночью нарастал. Правда, ледовую дорогу на Ольхон не открывали, по слухам. Более или менее безопасной езда по морю бывала в феврале — и примерно до равноденствия. Хотя кто это может поручиться за лед на Байкале? В одном месте он выдерживает машину до десяти тонн. В другом — под снегоходом или мотоциклом обрушивается. Время от времени Байкал и окрестности покачивает слегка — от землетрясений. И льды с треском рвутся. Да и без землетрясений лед лопается, на многие километры идут становые трещины в метр, два или всего в пять сантиметров шириной. Опытный глаз издалека их различит. Но и опытный глаз, что называется, замыливается, созерцая часы напролет ледовые просторы. Восприятие пространства на льду нарушается, далекое кажется близким, малое — большим и наоборот. Если лед чистый и светит солнце, сияет небо, то пространство расширяется, распахивается. И ездок или пешеход попадает в стихию скорее небесную. Под ногами — камни на отмелях, а на глубине — километр и больше небесных вод, блики солнца, искры, белые пузыри. Щели и продухи заносит снегом — это настоящие ловушки смерти. Машина в мгновение ока превращается в железный гроб: хлоп! хлюп! Оскаленные зубы в крике, выстрел солнца, фонтан льда, брызг, и ничего нет, только разводы бензина на воде, в снежной каше. Ну еще, может, всплывет какой-нибудь шарфик. А его хозяйка со своим спутником за рулем стремительно погружается, летит километр и больше, как в кошмарном сне или фантастическом фильме, летит в бездну Азии, самую чистую. Ледяные раскрошенные уста смыкаются. И нет беспечных путников. Хорошо, если кто-то знал, куда они направились. А если выехали на лед вдруг, ни с того ни с сего, ну внезапно решили проветриться, вырваться из Иркутска, например, на просторы моря, покрутить финты на льду без светофоров и запретов, то и вот еще добавка в статистику по пропавшим без вести. Байкал не выпускает оплошавших, никого — ни людей, ни зверей, ни стариков, ни детей. Состав воды его таков, что очень быстро добыча растворяется, ну, то, что осталось после полчищ рыб и рачков-бокоплавов, ребра, черепа, коленные чашечки — все исчезает бесследно. И потому сваи на Байкале делают из сверхпрочного цемента. Правда лиственничные пирсы, набитые камнями, тоже упорно стоят возле рыбацких деревушек и не враз ветшают. Но все равно разрушаются. А что уж говорить о хрупких остовах человеческих. Байкал ведь можно назвать не только великим родником мира, но и отменной его могилой. Кто знает, сколько бедняг, решивших свести счеты с немилой жизнью, судьбой, ушли в его глубь, мглу. Исчезнуть бесследно иногда всякому хочется. И кто-то все-таки доводит это мимолетное и детское желание до конца. Но совсем не оставить никакого следа здесь не получится. У всякого есть явные и тайные связи с другими людьми и какими-то местами. И эти оборванные проводки, живые ниточки будут торчать, болтаться где-то на ветру, даже если сам ты растворишься во мгле великого озера.

Друзья начали быстро готовиться к походу. Одни старые алюминиевые санки у Славика валялись в сарае. Больше санок они нигде найти не смогли и тогда из старых лыж смастерили маленькие нарты. У Славика коньки были, хоккейные, подарок отца на день рождения. Мишка с восхищением их рассматривал, у него-то были в заповеднике только снегурки. Он примерил эти коньки: чуть великоваты, но по толстому носку — сошло бы. Приятель по кличке Карасик свои коньки не дал, самому нужны, сейчас как раз разворачивались хоккейные баталии. Но вот дедовские древние снегурки достал с чердака, показал друзьям. Лезвия поржавели, но сыромятные ремни были вроде еще крепкие.