Олег Ермаков - Песнь тунгуса

С ночи в Ангару нагнало ломаного льда из Байкала. Торосы вставали и рушились посередине, над рекой стоял неумолчный шорох. Это была песня зимней Ангары: шшшррр-ахх! Шшшшррр-ах, ах! Хруст и шорох и были ее песней, выдыхаемой вместе с морозным паром из черных трещин, водоворотов. Шшшшрр-ахх! Шшш-ррр-ахх! Хыххы. Ангара шуршала, как великая змея, трущаяся старой шкурой о камни. Но до весны еще было о-ё как далеко! Мороз ее жалил и охватывал своими оковами. Шшшрраххх! Шшшрраххх!

Ангара извивалась под ледяными кусками, Мишка даже чувствовал биение ее тугих колец о лед. Сможет он перебежать по этому морозному вареву на тот берег?

Ангару редко когда затягивало в черте города льдом, по рассказам местных. И только этой зимой со свирепыми морозами почти перекрыл реку лед. Но посередине еще оставался чистый участок воды. Да в эту ночь и его забило льдом. И этот лед шевелился, вставал на дыбы. Всего-то несколько метров. А попробуй перемахни.

Мишка оглянулся. Скуластый тоже бежит, бежит по льду. Высокий, как лось, и упорный, как волк. Волки на лед иногда и выгоняют оленей… энтэр… энтэнин…

И Скуластый длинноногий, да и, видно, тренированный, нагоняет Мишку. Мишкиных — два-три шага — его — один. Запыхался Мишка. Славик правду ему говорил, что табак дыхалку сбивает.

Прочный лед уже позади, впереди трущиеся льдины.

— Стоять!.. — уже с победной силой кричит мужик.

И Мишка запнулся, приостановился было. Но тут в крутящихся снежных вихрях… снежных вихрях — увидел… увидел белую оленуху, маленькую клыкастую оленуху, кабаргу серебряную… И сам скакнул за нею… Шух! Лед качнулся под ногами. Еще прыжок — рраз! Чувствует в ногах крепость, точность. Еще дальше прыгнул, побежал по твердой льдине.

— Ох!.. Хххы!.. Сучонок!.. Куда?! — удивленно сзади заорал мужик.

Ангара бьет черным телом, тугими кольцами под ноги, в льдины, шуршит, скалит клыки, хлюпает, безумно взглядывает прямо в глаза Мишке, в теплые темные, как у бабки Катэ, глаза — своими безумными белыми глазами, морозно-перламутровыми. Но Мишка умудряется не проваливаться в объятия ее смертельных колец. На мосту народ стоит, пялится. И Скуластый на краю крепкого льда замер. Все ждут, когда же бунташная Ангара собьет пляшущую фигурку, одним движением и сожрет, проглотит, засосет, глубоко спрячет в утробе.

А Мишка вдруг прыгнул на твердую землю. Остров! Здесь был остров! Примерно на середине Ангары и был. На мосту даже трамвай остановился. И все пассажиры прильнули к окнам.

О-ё, бесплатное кино для вас…

Уголь рисует реку, снежинки, мост, трамвай и черную фигурку на льдинах. Это я — Мишка.

Так Мишка и не сходил в ту церковь, в польский костел и не послушал лес оленных труб. После бегства он вообще боялся появляться на улицах города, улицу Ленина стороной обходил, отсиживался в общаге. А слухи о каком-то воренке, перебежавшем Ангару, ходили по городу смело. И до техникума добрались.

Славик у Мишки поинтересовался, как он сходил в костел. Послушал орган? Или узнал, когда будет концерт?

— Не-а, — отвечал неохотно Мишка, ковыряя вилкой подгоревшую пшенку с рыбой. Они обедали в столовке.

— А чё-о?

— Да… расхотел, ага, — сказал Мишка. И это было сущей правдой. Сейчас ему никакая музыка не нужна была.

— Эй, слыхали про монгола-летуна? — спросил тоже агроном , узколицый, чернявый Машутка, такая кличка у него была, от фамилии Машуткин.

Славик покачал отрицательно головой, взглядывая сквозь стекла очков на Машутку. Тот рассказал, что монгол из авиационного техникума схватил с мужика соболью шапку, дал в глаз прохожему кастетом, который кинулся за ним, и побежал дворами, прохожий — за ним, мастер спорта, лыжник…

— Кто? — бледнея, тихо переспросил Мишка.

— Мужик тот. Он за ним, монгол от него. И перебежал Ангару, как будто перелетел. Летун и есть!

— Да это был бурят из погодников, — возразил его дружок, толстый Саня Макаров. — Монголов уже проверяли. Они теперь ходят, ищут. Ангара, как нарочно, почти замерзла в этом году. Обычно-то ни фига. И ему еще повезло, что Сибиряковский попался.

— Это чё? — спросил Мишка. — Мужик тот… в шапочке…

— Сибиряковский? — Саня Макаров засмеялся. — Ну ты дикий, Малёк Тунгус, да? Это островок, какой мужик? А в глаз кастетом получил тот прохожий в собольей шапке. И пацан ее схватил да руки в ноги.

— А чё, сотни четыре на репе носил мужик, — сказал Машутка и прищурил глаз, как бы прицениваясь. — Прикиньте?

— Может, и больше, смотря чё за соболь, — с видом знатока заметил Славик и посмотрел на Мишку. — Если ихний, баргузинский, то еще дороже. Да, Миха?