Олег Ермаков - Радуга и Вереск

И как народ немного угомонился, девица затопала и закричала:

— Так ні ж! Весіллі бути! А ну, сюди, батько і матінка! Женіть в шию цього діда шкідливого! [173] Так нет же! Свадьбе быть! А ну, сюда, батюшка да матушка! Гоните в шею сего дедка зловредного! ( укр .)

Тут же явились коза на ходулях и медведь на цепи, и старичок убежал.

— Алі ви не хочете веселощів? [174] Али вы не хотите веселия? ( укр .) — обратилась к толпе девица.

В ответ засвистели, закричали, что веселия желают. И тогда из-за ширмы высыпали астролог да поп, да ксёндз, да и старичок, да Ванька-Ротатуй и давай бить барабанами — ногами по доскам: тра-та-та-та-та! А внизу музыканты, медведь и коза на ходулях. Музыканты стихнут, танцоры застынут, и тогда девица поет-голосит:

«Свиньи хрю, поросята гиги, гуси гого. Встани, затопляй, перекисла, мешай. Чья была кручина — нещопана лучина. А великая печаль — на печи детей качать».

Смолкла — и снова все затопали, музыканты запиликали. Раз — молчат. Дворянин запевает:

«Пиво-то в шубе, вино в зипуне, брага в армяке. Прощелыга вода и боса, она без пояса. Кто напьется воды — не боится беды, никакой крамолы и дьявольщины. Изопьем-ка вина, то прибудет ума! Испили маленько, шумит в голове. Испить было больше — побольше шумит».

Девица голосит:

«Свині хрю, поросята гиги, гуси гого. Встань, затоплюваних, перекисло, заважай. Чия була журба — нещопана скіпа. А велика печаль — на печі дітей качати».

Снова музыканты наяривают, плясуны откидывают коленца.

Молодец:

«А и ел чеснок, отрыгается, целовал молоду, то забыть нельзя. А капуста в масле — не ества ли то? А грибы с чесноком — не закуска ли то? Молодица в шапке — не девка ли то? Веселой молодец — не утеха ли то?»

Девица:

«Мать дочери своей говаривала и наказывала: не велела молоденьке с мужем спать, под одежду заглядывать. А и я молода с глупа разума-ума. А спи ты, мой муж, не раскатывайся, что сизой голубок на гнездушке. А и мужу-то жена свету видети дала: петлю на шею сама возложила, а и милому в окошко конец подала: мил, потяни! мой голубчик, потяни! Милой потянул, ее муж-ат захрапел, будто спать захотел».

И тут все грянули хором: «Ешь, муж, нож, ты гложи ножны! А и сохни с боку, боли с хребту, со всего животу!»

Загудели дудки, запиликала скрипка, застучали бубны.

Девица: «А жена дала мужу на истопке, привела его смотреть: вот, муженек, голубей гнездо тебе киевских мохноногиньких!»

И тут девица распахнула подол, а оттуда полетели, туго хлопая крыльями, голуби, да все белые, только у иных как будто мазки черной краской возле глаз да на концах крыл, а один — весь черный, словно и не голубь, а тень какая-то. Народ запрокидывал головы, глядел, женщины с покрытыми головами, девицы в повязках с лентами или в шапочках, мужики задирали свои бороды, ребятишки в восхищении кричали, руками показывали друг другу и своим мамкам и батькам. Все глядели. И жолнеры, что на близких башнях несли службу.

И голуби, кружась, летели над Верхним торгом… Да вдруг разом и сели следом за черным голубем на тесовую крышу круглой башни, все еще сильно побитой, в трещинах, кое-как затертых глиной.

— Смотри-ка, — молвил пан Григорий Плескачевский, пощипывая щетку усов, — на Шейнову опустились.

С утра шел дождь. Николаус просыпался и сквозь храп братьев Плескачевских слышал, как шелестит он по крыше повалуши. Николаусу хотелось дотянуться до лютни на стене и что-нибудь сыграть… Но сон снова одолевал его. И когда уже все они пробудились, дождь не переставал. Над городом, башнями, садами, избами, церквями висела дымка.

— Может, сегодня отменят разъезды?.. — проговорил, зевая, Александр.

Войтех посмеивался.

Умывались они обычно внизу, в саду, из деревянной бочки с дождевой или колодезной водой и шли в дом на утреннюю трапезу. Но сегодня Александр не захотел выходить под дождь и потребовал, чтобы Савелий принес воды прямо в повалушу. Войтех с ним заспорил, мол, нечего разводить здесь сырость. Александр заносчиво возражал. И все-таки настоял на своем. А Войтех с Николаусом спустились и пошли к бочке под развесистой яблоней. И когда они лили друг другу воду ковшом, на улице послышался топот и ржанье. Это был вестовой. Он передал приказ воеводский как можно скорее явиться к башне Molohovskaya.

— Кому? — спросил Войтех.

— Товарищу панцирной хоругви, — бросил в ответ вестовой и, пришпорив черно-белую лошаденку, поскакал дальше по улице.