Макар Троичанин - Кто ищет, тот всегда найдёт

Сарнячка умотала жаловаться, и я целый день спокойно и тщательно обрабатывал на чистовую материалы электропрофилирования по Угловому. В обед сбегал в больничку, но там в их отделении никто не знает Марьиного нового адреса, и всё, что узнал, это то, что вроде бы у неё занемогла мать, и дочь собиралась к ней. Вот так: у неё заболела мать, а мне стало легче — нашлась беглянка, можно заказывать марш Мендельсона.

К концу рабочего дня приехал Кравчук, закончивший маршрутные мытарства. Спрашиваю, где Горюн, отвечает, осклабясь, что догоняет с оставшимся барахлом, не поместившимся на машине. Совсем стало фартово! От радости, что все нашлись, решил навести марафет в пенале, а для поддержания духа врубил на полную мощность Первый Чайковского. За взвывами оркестра не сразу и расслышал стук в дверь. Маша?!

— Входи! — ору, нарисовав на морде приятную прощающую улыбку. Входит … Шпац.

— Горюнов не заходил? — спрашивает, оглядывая комнату.

— Пришёл уже? — спрашиваю в свою очередь, стирая дурацкую улыбку.

— Лошади, — отвечает, — стоят неразвьюченные, у Марты повод весь копытами истоптан, а передние ноги порезаны ремнём. Горюнова нигде нет. — У меня и сердце остановилось, стены поплыли, и пришлось сесть на стул.

— Я сейчас! — кричу в ужасе и начинаю торопливо напяливать полевую одежду. — Вы подготовьте пока машину, а я — быстро. — Он, не говоря ни слова, вышел, и я почти следом бегу, чуть не забыв вырубить Чайковского. На ходу уже прихватил спальный мешок. Обычно неторопливый и несговорчивый шофёр, копавшийся в моторе нашей потрёпанной ласточки, услышав, в чём дело, не стал кочевряжиться, что-то подвернул, захлопнул капот и, сев за руль, с одного качка завёл мотор. Я, не мешкая, забрался с мешком в кузов, Шпац подал мощный аккумуляторный фонарь, сам влез в кабину, и мы покатили в мрачную неизвестность.

Далеко ехать не пришлось. Горюн лежал прямо на дороге примерно в двух километрах от въезда в посёлок, лежал на правом боку, вытянув правую руку, в которой, вероятно, удерживал повод, и Марта, прежде чем решилась уйти и увести караван, долго топталась на месте, о чём свидетельствовали многочисленные копытные вмятины, а потом некоторое время тащила хозяина, цепко удерживающего длинный повод, пока ей не удалось вырвать его. На разлохмаченной седине, покрытой грязью и пылью, запеклась крупными сгустками потемневшая кровь. Поставив рядом включённый фонарь, я опустился на колени и приложился ухом к груди. Там было тихо. Потрогал запачканные ладони — холодные. Приподнял склонённую к груди голову, кое-как дрожащими руками стёр поданной шофёром тряпкой грязь и кровь и увидел на левом виске дырочку, из которой, освобождённая от пробки, засочилась кровь. На другой стороне головы такая же дырочка обнаружилась за ухом.

— Его убили! — взвыл, теряя самообладание. — Гады!! Кто? Убью!!!

Нагнувшийся рядом Шпацерман умело прикрыл смотрящие на нас с недоумением глаза. Шофёр с грохотом открыл задний борт.

— Давай, лезь, — приказывает начальник, — примешь у нас.

Со второй попытки, шатаясь на ослабевших подгибающихся ногах, соскальзывая с колеса, мешком перевалился через борт в кузов, расстелил пригодившийся мешок у кабины, и мы втроём с трудом уложили тяжёлое тело. Борт закрыли, все уселись по местам, и катафалк отправился в обратный скорбный путь. Сидя прямо на полу кузова и придерживая голову профессора, я неудержимо и неутешно плакал, и мыслей никаких не было.

Встретил нас Хитров, очевидно, предупреждённый начальником. Лошади были развьючены и поставлены в конюшню. Вдвоём со Шпацерманом мы занесли Горюна в Красный Уголок и уложили на длинный стол президиума.

— Я останусь здесь, — говорю, хватаясь за стул.

— Не выдумывай! — прикрикнул начальник. — Иди домой, опомнись, — и силой выставил меня за дверь, а её запер на ключ.

Лёжа на спине, никак не мог ни на чём сосредоточиться — одна мысль метрономом забивала все: этого не может быть, я сплю… Если бы! Не знаю, сколько времени провёл в прострации, только в дверь вдруг настойчиво застучали и открыли, не дожидаясь разрешения. Вошли двое в одинаковых серых кепках, одинаковых чёрных плащах с поясами и чёрных отглаженных брюках.

— Горюнов здесь проживал? — спросил один, внимательно вглядываясь в меня.

— Да, — отвечаю растерянно, — а в чём дело?

Но они, не объяснив, подступили к профессорской кровати, один открыл тумбочку и выбрасывал, внимательно рассматривая, всё, что в ней было, на кровать, а второй потрошил чемодан, что лежал под кроватью. Наворотив гору, они завернули матрац вместе с вещами и постелью сначала с одной, потом с другой стороны, проверяя, нет ли там чего, обшарили висящие на гвоздях над кроватью одёжки и, не обнаружив ничего интересующего, подошли ко мне.