Макар Троичанин - Кто ищет, тот всегда найдёт

— Угостите? — подхожу. Он оборачивается, и медленная улыбка озаряет забронзовелое за лето лицо, почти скрытое пышной сединой.

— Здравствуйте, — протягивает руку. — Представьте себе, я только что думал о вас.

— Лёгок на помине, — характеризую сам себя. — Услышал, что вспоминаете, и вот он — я. — Профессор щурит добрые смеющиеся глаза под нависшими седыми лохмотьями бровей.

— Как оно ничего?

— Как и всегда, — отвечаю, — никакой прибыли, одни убытки, — хлопаю себя по животу, и мы оба смеёмся, радуясь общению. — Да-а, — сообщаю как бы между прочим: — Материалы по участку передал, развязался, вот-вот бурить начнут.

— Поздравляю, — совсем светлеет лицом Радомир Викентьевич, — а вы говорите — убытки.

— Схожу к Кравчуку, — смущаюсь я, — и вернусь, хорошо?

— Жду с нетерпением, — отвечает он и принимается хлопотать у костра.

Кравчук рвёт и мечет, понося на чём свет стоит своих бичей и техников, а надо бы и себя в первую очередь. В этом сезоне они, расслабившись на прежних лаврах, изрядно подзапурхались: проваландались на рыбалке, пробузили на бормотушке и конопле, потеряли время на Детальном, в посёлок шастали не раз — вот и пожинают не те плоды. Пришлось оторвать от приятного занятия.

— Кончаешь? — спрашиваю, хорошо зная от парней, что и за неделю не управятся, если не нахимичат, на что передовики — мастаки.

— Не твоё собачье дело! — огрызается в сердцах. — Тебе-то что?

— Очень даже что, — отвечаю, — перевыполнишь план, дадут тебе талон на ботинки, а они большие размером, мне отдашь, — и улыбаюсь как самому близкому другу. А он:

— Ага, — ухмыляется зло, — держи карман шире! Найдётся кому отдать и без тебя. — Никакого уважения к товарищу! — Чего пришёл? — Лаконично объясняю, что на послезавтра забираю лошадей для вывоза Бугаёва, которого будет ждать машина. Дмитро насупилось, поёрзало зубьями, но нагадить не решилось, услышав о машине, согласилось и ушло в палатку, не желая разговаривать с настоящим передовиком, перехватившим знамя соцсоревнования.

У профессора вовсю бурлит кастрюлька, выдыхая умопомрачительные запахи рябчатины. Ради такого ужина можно и пострадать — умыться. Умолол две миски густого макаронного варева и ещё бы смог, да стыдно. Похоже, истощённый организм пошёл на поправку. Налопавшись, забрались ползком в одноместную брезентовую ярангу и тесно улеглись, отдуваясь, поверх спальных мешков. Самое время для доверительной беседы.

— Слышали? — начинает, как всегда, социолог.

— О чём?

— О Сталине?

— Чего о нём слышать-то? Он давно умер.

— Не скажите, — профессор пошевелился, укладывая голову поудобнее для долгого разговора. — Такие как он и после смерти живут, накрыв мрачной тенью всю деятельность созданной ими бюрократической партии, оболваненные рядовые члены которой на всю жизнь преданы вождю, а не идее, о которой ничего толком не знают, кроме, разве, одного: что она верная и непобедимая. — Он чуть помолчал и сообщил: — В посёлке говорят, что после долгого перерыва состоялся съезд компартии — девятнадцатый, неужели не слышали?

Отвечаю, нисколько не заинтересовавшись всесоюзным событием, только вспомнив, что так и не встал на комсомольский учёт:

— До нас слухи не дошли. Я и в посёлке, когда дважды был наскоком, ничего не слышал. А что?

Профессор поворачивается лицом ко мне, а я к нему, в темноте лиц не видно, только слышится дыхание, и мы становимся похожими на тайных заговорщиков.

— Я рад, — говорит главный, — что вы аполитичны. А случилось то, что я ждал всю жизнь и не надеялся услышать. — Я замер, жду продолжения. — На съезде со специальным докладом выступил новый генсек Хрущёв, бывший юродивым при дворе вождя и талантливо игравший роль рубахи-парня, этакого простака Ивана-дурачка. — Радомир Викентьевич усмехнулся. — Вот вам и современное продолжение русской народной сказки. Всех облапошил Никитка, и сам стал царём. Да ещё и не побоялся восстать против хотя и мёртвого, но живее всех живых благодетеля, обвинив лично его в массовых репрессиях и создании репрессивного государственного аппарата, подчинённого только вождю. Понятно, что после смерти пахана настала пора взвалить все грехи на безгласного и отмежеваться самим, не меньше его замаранным кровью миллионов безвинных. — Один из них глубоко и прерывисто вздохнул и продолжал: — Но Хрущёв пошёл ещё дальше и предложил — и его поддержали! — осудить культ личности, т. е., культ любого партийного вождя, и перейти к коллективной ответственности. Иванушка-то оказался не такой уж дурак: править будет он, а отвечать за все грехи — партбратство.