Макар Троичанин: Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 2

Этого Владимир не выдержал, поднялся и, не ответив на лестное предложение, ушёл в свой угол. Было невыносимо гадко, больно и стыдно. Он уложил новый чемоданчик в старый, с трудом закрыл, поднял, встряхнув и примериваясь к тяжести, огляделся, расставаясь с так и не обжитым местом, и подошёл к спящей Жанне.

- Прощай, дочь, - он наклонился и легонько поцеловал девочку в разрумянившуюся щеку. Теперь у него двое детей, и оба – потерянные.

- Тётя Маша, я ухожу, не могу оставаться, - сообщил он хозяйке, лениво возившейся по хозяйству в ожидании Марины.

- Уже полаялись? – высказала она догадку.

Он не стал разубеждать, а только попросил:

- Не найдёте ли мне какого-нибудь старенького одеяла? Я вам деньги на новое оставлю.

- Ох, горюшко-горе! – почти простонала тётя Маша, ушла в свою комнату, а через минуту вернулась с серым солдатским одеялом, молча сложила, перевязала бечёвкой и подала.

- Забирай, а грошей не надо, - на глазах её выступили слёзы. – Заходи, прости, кали што не так.

Он, в порыве чувств, притянул её к себе, поцеловал в обе уже намокшие щеки, повернулся и быстро вышел.

Коротышки на крыльце не было. Очевидно, за малой нуждой приспичила большая, ради которой пришлось сползти за дом.

Владимир вышел за калитку и остановился. Было очень тихо. Рассеянный туман слегка серебрил непроницаемую темень и оседал на лице липкой плёнкой. К ней добавлялись мелкие капли нудного осеннего дождя. Хотелось вдохнуть – а нечем: одна сырость. Идти куда-то расхотелось. Да и зачем? Разве не место ему, убийце, рядом с блудницей и алкашом-калекой, торгующим женой? Не осталось ни одной божеской заповеди, которой бы он за последние послевоенные месяцы не нарушил. Разве только так и не научился ненавидеть врагов своих. Всевышний, укладываясь во взбитые ангелами облака, удовлетворённо улыбнулся. «Ничего, ещё научишься» - пообещал он строптивой овце, предвкушая скорое завершение научного трактата. Мерзкие людишки в разбухшей гордыне своей выдумали нагло приписываемые ему какие-то ограничивающие себя заповеди, не понимая и не желая смириться с тем, что всё, что на Земле ни делается, делается по его воле, а не по заповедям, и если кто-то не герой, а трус, не праведник, а душегуб, не человеколюб, а ненавистник, не сеятель, а вор, - то так ему, Создателю, угодно, и не слабосильным менять предначертания.

Будить Сашку или Сергея Ивановича в такое позднее время, да ещё после утомительной бани, Владимир не хотел, дороги к местным отелям, если они есть, не знал, оставалось одно пристанище – вокзал, и он, зябко поёживаясь от всепроникающей холодной сырости, двинулся во тьму, заклиная бога, который уже задрёмывал, отдав ночь во власть дьявола, от встречи с бандитами или милицией. Пройдя метров двести, он вдруг повернул в переулок и решительно направился на автобазу, решив, что лучшего одноместного номера, чем кабина студебеккера, ему сегодня не найти. Тем более что есть будто специально прихваченное для этого случая одеяло.

На проходной дежурил какой-то незнакомый худой мужчина, но, на счастье, он знал Владимира и, когда тот объяснил, что внезапно лишился жилья, беспрепятственно пропустил, попросив не курить. Первым делом Владимир быстро переоделся в армейскую робу, затолкал в чемодан свою праздничную одежду и пошёл к студебеккеру. Свежевыкрашенная машина приятно блестела, но хорошая краска почти высохла, не липла, и он с радостью в сердце оттого, что свободен, и есть только один настоящий друг – его студик, как здесь уменьшительно зовут мощный вездеход, забрался в кабину, долго приспосабливался и, наконец, устроился, затих, предвкушая дальние дороги и новую жизнь, не зная по молодости, что всё новое вырастает из старого, является его продолжением, и судьбу не переменишь.

Конец второй книги

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5