Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 2

- Как бы вы не доразговаривались до антисоветской агитации и антисоветских настроений, - предостерёг он на всякий случай зарождающегося доморощенного националиста.

Сашка понимающе усмехнулся.

- Ты нас запугиваешь?

- Больше – себя, - ответил комиссар, как бы вглядываясь со стороны в непонятливого соседа. – Если с тобой что случится – век себе не прощу.

- Ничего не будет, - самоуверенно ответил националист. – Разве изучение истории и языка похоже на антисоветскую агитацию?

- Так и изучайте, раз хочется, порознь, а не толпой, - рассердился осторожный Сергей Иванович.

Сашка встал, неуступчиво улыбнулся и бодро, по-комсомольски, ответил:

- Мы обязательно учтём все замечания старших товарищей и сделаем соответствующие выводы, - после чего принялся привычно убирать со стола, прекращая неприятный для обоих разговор, зашедший в тупик.

- 12 –

Когда вышли, Сашка облегчённо вздохнул.

- Фу, запарился больше, чем в бане. Тяжело разговаривать со старичками.

- Какой же он старик? – возразил Владимир. – Самый продуктивный возраст.

- Всё равно. У них мозги напрочь запечатаны коммунистическими идеями времён революции и гражданской войны и ничего нового не воспринимают. Я-то наивно думал, что он-то меня поймёт.

- Он и понял, - заступился за будущего хозяина Владимир, - потому и забеспокоился за тебя. А ты вот этого не хочешь понять.

- Не люблю никому быть должным и в тягость, - отрезал Сашка и тут же сильно закашлялся таким грудным кашлем, какой недавно разрывал лёгкие парней, сбежавших на юг, куда надо бы и Сашке, пока не поздно. Кое-как задавив приступ, он утёр ладонью заслезившиеся глаза и повлажневший рот и попытался оправдаться: - Из тепла на холод вышел. Ты перебирайся скорей, буду заходить. Люблю длинные умные разговоры и споры.

- Какой смысл нам спорить? – съехидничал Владимир. – Ты ж меня собрался коленкой под зад.

- Во-первых, не тебя, работягу, а русскую бюрократию, во-вторых, ничего не поделаешь – таковы законы истории. Нет, я не против русских огульно, и если сказал так, то с досады на своих, прислуживающих ради куска, не пытаясь взлететь. Ни гордости, ни уверенности, ни желания стать лидером, ни умения трудиться на радость себе и людям на пользу. Без усвоения своей истории и культуры, без образования и знания языка ни о каких национальном самосознании и самостоятельности и речи быть не может. Это первое, за что следует приняться самим, а потом научить и других. Национальные корни у нас, слава богу, ещё крепки – русских в сёла и городки не заманишь – надо только оживить ствол – историю и ветки – культуру и язык, и всё национальное дерево оживёт, зацветёт и будет плодоносить. Разве это не стоит гипотетической мировой революции? Нам как воздух нужны республиканские национальные университет и институты, школы-десятилетки, театры, кино, праздники, чтобы национальные язык и культура стали необходимыми и доминирующими. Пусть русские, если хотят у нас работать, изучают наш язык и живут нашими историей и культурой, а не мы у себя дома перенимаем их язык и культуру. Пускай мы дети одной славянской семьи, но всё равно – разные и с разной судьбой. Мне не нравится всемирная, межнациональная, наднациональная, космополитическая культура, не объединяющая народы, а подавляющая личность, растлевающая душу и заставляющая забыть самое простое и самое великое понятие – Родина.

- Я в этом с тобой полностью согласен, - с жаром присоединился Владимир.

- Ты давай не медли с переездом, а то мы с дядей Серёжей поболтать любим оба, а слушать некому, - Сашка снова закашлялся. – Всё, я пойду, пора прогревать радиатор тёплым молоком. Не заблудишься?

Они простились, крепко пожав руки, и рука Сашки была горячей и влажной.

С трудом ориентируясь в темноте на пустынных незнакомых улицах, Владимир добрался до разрытой привокзальной площади, блестящей в мутном лунном свете пятнами свежеуложенной несчастными немцами брусчатки, и уверенно зашагал к дому, с удовольствием, в отличие от Сашки, вдыхая прохладный ночной воздух и чувствуя, как обновлённое тело тоже дышит каждой очищенной порой. Он завидовал новому знакомому. Больной, неустроенный, нередко, наверное, голодный, он не теряет бодрости духа, увлечённо занимаясь глобальными идеями оздоровления нации. Другой бы сосредоточился на мелких текущих проблемах обустройства семьи и личного благосостояния и чихал бы с высокой колокольни на эфемерное национальное самосознание, от которого никакого дохода, жил бы припеваючи, не вмешиваясь ни в какие истории, тем более в национальную, и ни в какие культуры, кроме застольной, или… стал бы шпионом. У Владимира от обиды на себя навернулись слёзы. Бросить, что ли, все эти паскудные игры с янки, оборвать утончившуюся связь с родиной и остаться в России, поверив Гевисману и окончательно смирившись с русским происхождением. Тем более что здесь у него есть всё для нормальной жизни: приличное жильё у Сергея Ивановича, хоть какие-то друзья и знакомые, которых никак не назовёшь врагами, любящая женщина, интересная работа и даже большие деньги, что немаловажно. Жаль только, что Гевисман не назвал его белорусом. Тогда бы он обязательно присоединился к Сашке.