Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 2

- Какой ты храбрый и сильный. Если бы он тебя убил, я бы удавилась на первом же суку, не медля.

- Зачем? – удивился он, не зная, верить или не верить, потому что у неё всё было ложь и всё – правда.

- Не зачем, а почему, - поправила она. – Потому, что я тебя, бестолкового, люблю. Люблю так, что сама себя боюсь. Боюсь, что не удержусь и стану твоей подстилкой и ещё радоваться буду, - призналась так просто и решительно, что ему, не имеющему ответить тем же, стало не по себе.

- А как же еврей-директор? – ехидно спросил он, смягчая возникшую напряжённость чувств и не веря ей до конца.

- Господи! – нервозно воскликнула она, отстраняясь. – Причём здесь он? Как ты не поймёшь?! Он – другое. А люблю я тебя, только тебя, в первый раз люблю как дурочка восемнадцатилетняя, понимаешь, дубина ты твёрдокожая?

Он не понимал и не принимал предлагаемого практичного треугольника, в котором все углы не равны.

- А Зося?

- Только попробуй. Все патлы рыжие выдеру, а тебя кастрирую. Ты мне нужен одной.

- Нечестно.

- Пусть так.

- Я тебя не понимаю.

- Не понимаешь, что я тебя люблю? Что я вся, до кончиков ногтей, твоя?

- А директор?

- Опять! Дался он тебе! Я в ресторане работаю, а там свои правила.

- И не противно?

- Не убудет. Зато на ноги встану, дочь одену, сама оденусь и тебя одену и откормлю. Надо уметь урвать своё и чужого немножко, иначе не проживёшь.

Тупиковое выяснение неравных отношений прервала Жанна. Она появилась, трогательно потирая кулачком заспанные глаза, и вернула к земному.

- Я хочу писать.

- У тебя ж есть горшок, - сердито попеняла дочери мать.

- Хочу в огороде, - ответила привередница.

Они вышли, а Владимир, не в силах ни о чём думать – ни о студебеккере, ни об убийстве связника, ни об откровениях Марлена, ни о признаниях Марины – прошёл к своей узкой солдатской кровати, быстро разделся, облегчённо улёгся, ощутив приятную прохладу простыни и наволочки, и сразу же погрузился в тяжёлый неглубокий сон. Не просыпаясь, он слышал, как к нему под бок, обхватив за грудь ручкой, такой же горячей, как у матери, забралась Жанна, как мать, задержавшаяся по надобности и вернувшаяся позже, пыталась оторвать её, а та сопротивлялась, отбивалась, и матери ничего не оставалось, как оставить их вместе. Раздосадованная Марина, предполагавшая быть на месте дочери, разозлилась, подумав, что даже дочь против неё, а тот, кому она призналась в любви, дрыхнет без задних ног, и лучше бы его убили, но тут же осеклась, переполненная жгучей и горькой неразделённой любовью.

- 10 –

Ранним утром, идя на работу задолго до начала смены, Владимир впервые увидел журавлиный клин. Сильный косой ветер ломал его, относя ослабевших птиц в сторону, но они, преодолевая усталость, упорно возвращались в строй, и только одна, окончательно потерявшая силы, косо ушла в сторону и почти упала вниз, вынужденная оставить улетавших сородичей. В одиночку ей предстоит трудное время и, может быть, гибель.

До прихода помощников он больше восстанавливал себя, чем машину, да и они после завершения гусиной истории появились не в лучшем состоянии, но, несмотря на это, а возможно, благодаря этому, работа у них заладилась, и до конца дня, редко прерываясь, чтобы не раскваситься, они закончили обновление студебеккера. Последнему очень мешала облезшая краска, но на складе её не было, не осталось уже и сил, и желания, и времени делать что-либо ещё, и Владимир, нечаянно вспомнив хорошо выкрашенные чемоданы на базаре у Ивана Ивановича, решил завтра с утра наведаться и, может быть, добыть немного нужной краски хотя бы для кабины.

Домой возвращался в сумерках, пытливо вглядываясь во встречных, хотя и знал, что новому связному быть рано. Тётя Маша сытно накормила горячей картошкой с молоком и со шкварками, и он, отдав ей хлебную карточку и деньги, с удовольствием, не стесняясь, заедал всё вкусным чёрным хлебом. Марина была на работе и, поскольку не вернулась днём, значит, прощена евреем. Хорошо, что вернётся поздно, потому что он не знал, как себя вести с ней теперь, не испытывая к ней ожидаемого ответного чувства и даже немного презирая за душевную нечистоплотность, которую она не пыталась скрыть от любимого человека, считая, очевидно, что жить надо так, как хочется и как удаётся, а не как требуют какие-то сдерживающие моральные условия и приличия, придуманные неудачниками. Владимир вместе с Жанной с одинаковым неподдельным любопытством прочитали захватывающий боевик про русского Колобка, обменялись впечатлениями, причём истинная дочь практичной матери с уверенностью заявила, что она, если бы попался, точно его съела, и разошлись на этот раз по своим кроватям. Дядя Лёша, снабжённый обещанным призом, поспешно удалился за пивом, тётя Маша, успокоенная хорошим состоянием раны, обработанной марининым одеколоном и перевязанной Владимиром заново чистым бинтом, возилась на кухне с чугунками, поджидая мужа, и никто не мешал отдаться, наконец, всё залечивающему сну.