Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 2

- Вот шелапут, - счастливо произнесла она, отстраняясь, и была такой, очевидно, впервые за много-много месяцев, - чуть не завалил.

Хозяйка скинула платок, подошла к готовому столу и, увидев незнакомую, матово блестящую, чёрную массу, спросила с опаской:

- Што гэта? Як вакса.

- Сама ты вакса, деревня, - укорил лёгкий на язык Марлен. – Икра это, осетриная, - объяснил, и сам не очень сведущий о вкусе икры. – Садимся, а то кишки передерутся.

Все чинно расселись, уступив Марине место рядом с Владимиром.

- За что первая? – спросил, разливая сначала водку, неугомонный даже ночью тамада.

- За тётю Машу, - перехватил инициативу никогда не участвовавший ранее в тостах Владимир, предлагая начать за ту, что спасла жизнь, не гнушается преступником и организовала так необходимые ему облегчающие посиделки. Не ожидавшая такого внимания хозяйка покрылась таким ярким молодым румянцем, что все невольно загляделись, чем вызвали лёгкие слёзы смущения, ещё больше заблестевшие, когда постоялец с полной рюмкой подошёл к ней, взял за руку, принудив подняться, и расцеловал по русскому обычаю трижды. Она тоже не удержалась и так же расцеловала в ответ, вызвав весёлый смех, и даже дядя Лёша покхекал вслух, радуясь за необычную жену и за того, которого помог вызволить из милицейских застенков.

Потом пили за лейтенантские звёздочки, за дружбу, конечно, за любовь и просто так, и Владимир, не отставая, не пьянел, с сожалением глядя на убывающий самогон, и со страхом ожидал, когда всё равно придётся остаться один на один с тем, что случилось.

- Неймётся? – спросил быстро окосевший Марлен, посмотрев остекленевшим взглядом на невесёлого трезвого друга, к плечу которого доверчиво прислонилась, склонив голову на широкое плечо, Марина. Он с трудом попал указательным пальцем в опустевшую икорную баночку, поводил там и, вынув, обсосал палец, авторитетно успокоив: - Спервоначалу завсегда так.

Все недоумённо уставились на него, ожидая разъяснения непонятной осведомлённости. Даже дядя Лёша поднял со стола совсем ослабевшую голову.

- Когда я в первый раз повёл по им из автомата, стоявшим, теснясь, на краю траншеи, то даже засмеялся: до того они смешно падали. Кто с вытянутыми руками садился, потом падал в траншею, кто, взмахнув имя как крылами, переворачивался и нырял туда же, кто валился набок, сбивая соседей в яму, кто будто сламывался пополам и падал, наклоняясь вперёд, втыкаясь головой в свежую землю, некоторые же стояли, вздрагивали под пулями и не могли упасть ни взад, ни вперёд, и вдруг грохались куда-нибудь плашмя, а один упал на четвереньки и быстро-быстро пополз прочь, пока не уткнулся носом в траву, замер с выпяченным задом и завалился набок, подрыгав напоследок голыми пятками: их всех раздетыми привозят. – Марлен налил себе полстакана самогона, выпил, не поморщившись и не закусывая. – Кравченко, услышав мой идиотский смех, как зыркнет, меня так и заклинило, стал опоминаться, что не в кино. А как поверишь, если птицы, не боясь, поют, шофёр наш в моторе копается и зэки хутка траншею лопатами закидывают, словно ничего не было, зарабатывают лишнюю пайку и не знают, что не удастся отъесться, сами скоро пойдут за закопанными, чтобы ни слуху, ни духу о том не было. – Рассказчик замолк, громко икнул, зажевал ломтик сала, вытер замаслившийся рот и продолжал, не глядя на заворожённо слушающих застольников. – Скончили мы и на ватных ногах подались к своему виллису. Там уже стояли наготове чекушки, положенные за вредную работу, как наркомовские сто грамм на фронте, и колбаса с батоном. Выдул я свой пузырёк в один приём и, как у тебя, - повернулся Марлен к Владимиру, - ни в одном глазу. Вижу, Кравченко ходит вдоль траншеи и достреливает тех, что шевелятся. Он у нас не пьёт, только конфеты шавает, всё больше «Мишку на севере». Приехали в Управление, добавили ещё, да так, что я заснул без памяти, а на следующее утро был здоров, как всегда. Почти совсем свыкся. – Он вдруг захлюпал носом, упал головой на стол и, спрятав лицо в локтевом сгибе, неумело, по-мальчишески, разрыдался: - Не могу больше! Не могу!

Первой опомнилась Марина. Она подошла к Марлену, присела рядом, обняла за плечи.

- Ну, что ты! Перестань. Жениться надумал, а слёзы льёшь как невеста.

Дядя Лёша тоже лежал, уткнувшись головой в руки на столешнице, но по другой причине: он спал. Тётя Маша зачерпнула ковшиком холодной воды, поставила перед Марленом, утишившим рыдания, но всё ещё длинно и со срывами всхлипывающим в рукав гимнастёрки.