Маша Трауб - Моя бабушка – Лермонтов

— Не надо, пожалуйста, я пройду по дворам и всем объясню, — умоляла бабушка.

— Это я пойду по дворам голой и всем все объясню! — кричала мама так, что слышали все соседки.

И на следующее утро ворота были открыты настежь. Одни ворота — Тамары — не открылись. Женщина она была не только злая, но и упрямая, к тому же хотела, чтобы последнее слово осталось за ней. Неужели Ольга посмеет дойти до открытого позора и не смирится? Маму столько раз обещали сбросить с обрыва в Терек, что ей давно терять было нечего. Медленно, очень медленно она начала снимать с себя одежду. Следить за противостоянием дочки главного редактора и Тамары собралось все село. Тамара велела невесткам открыть ворота в тот момент, когда мама стала развязывать лямки на лифчике купальника. Как ни странно, общественное мнение оказалось на стороне мамы — мужчины свистели, женщины хлопали в ладоши.

Маму трижды крали, и трижды она сбегала от женихов. Трижды ее должны были сбросить в Терек всерьез, уже чуть ли не на берег выводили, но она совсем не хотела в реку. Ее угораздило родиться дочерью главного редактора газеты, уважаемой женщины, и родить меня, которую в селе все любили. Она так и осталась «падшей женщиной», хотя вышла замуж невинной девушкой и осталась вдовой, едва успев родить.

Я росла осетинской девочкой. Подметала двор, танцевала, шила, вязала. Только одно я не умела делать — смотреть в пол. Я всегда смотрела прямо в глаза. А это — недостойное поведение для девочки. Я так и не научилась смотреть в пол и ждать указаний — что мне делать дальше. Я никогда бы не смогла выйти замуж в селе. У меня с рождения была странная репутация — с одной стороны, уважаемая бабушка, с другой — мать, считавшаяся недостойной женщиной. Мне нравилось жить в нашем селе. Я могла там стать кем угодно и вести себя как угодно.

Бабушке часто пытались что-нибудь подарить, но она всячески сопротивлялась. Не хотела считать себя обязанной «дарителю» и вообще была кристально честным человеком. Как говорила мама — «честной до идиотизма». Чего только не пытались преподнести бабушке — и еду, и драгоценности, и отрезы ткани. Бабушка тут же начинала размахивать руками и отбиваться от презентов.

— Если вы хотите сделать мне приятно, подарите комбикорм! — кричала она. — Машину комбикорма! А лучше две!

— Зачем вам столько комбикорма?

— Зачем мне? Это совхозу!

Вместо золотого гарнитура на юбилей она могла попросить песок, кирпичи, шифер на крышу или еще что-нибудь необходимое в хозяйстве. Для школы, для музыкалки, для нуждающихся односельчан. Все знали, что бабушка мечтала создать в селе музей войны. Пусть маленький, но музей. Где хранились бы фотографии сельчан-партизан, предметы военного быта, а на стене висели бы статьи, в которых она рассказывала о подвигах. Подвигах женщин, не удостоенных ни одной награды. Подвигах детей, которые спасали младших братьев и сестер. О работниках тыла, медсестрах, водителях — бабушка считала, что ее профессиональный долг писать о «невидимых героях войны», сохранять память о них.

Она присмотрела под музей здание на окраине села, где находился, как бы это сказать… общественный склад. В этот ангар свозили все, что было вроде бы не нужно в хозяйстве, а выбросить жалко — вдруг пригодится. Ангаром пользовались все жители, и брать оттуда тоже можно было все, что требуется. Он представлял собой одновременно склад забытых и ненужных вещей, кассу взаимопомощи и барахолку. Срочно нужны лишнее одеяло или подушка, лопата или тяпка? Все бежали в ангар. Деревянные скамейки, столы тоже хранились здесь же и доставались по случаю массовых праздников и торжеств. Автомобильные шины, скатерти, посуда, раскладушки, табуретки — найти можно было все. В отдельном углу бабушка хранила портянки, осколки снарядов, каску, патроны и другие исторические свидетельства военных лет. Здесь же лежали конверты-письма, которые так и не дошли до адресатов, чей-то дневник, врачебный саквояж со следами пуль. Несколько раз сельсовет предлагал бабушке перенести ее «музей» в здание ДК, но она отказывалась — пусть лучше в Доме культуры выставки детских рисунков и поделок проводят. Бабушке хотели подарить ангар, но она опять отказывалась — убрать другие вещи из ангара некуда.

Впрочем, находились люди, которые бабушку не слушали и от которых она все-таки могла принять подарок. Одним из них был Эдик — еще один бабушкин однополчанин, работавший то ли главным технологом, то ли еще кем на Кизлярском коньячном заводе. Бабушке он всегда отправлял продукцию этого предприятия — в основном ящиками, прекрасно зная, что она коньяк не пьет. Бабушка принимала подарок, поскольку бутылка коньяка считалась очень ценной взяткой, которая при этом и взяткой-то не считалась. Коньяк бабушка или передаривала, если вдруг требовался кирпич для крыши редакции, или отдавала даром — если в селе играли свадьбу или собирали людей на поминки. С бутылкой коньяка она ездила в гор— или райсовет, чтобы решить насущные проблемы села — выделение пособий многодетным семьям, оформление пенсии для бабушки Терезы, у которой даже паспорта никогда не имелось. Ремонт, комбикорм, новый трактор, машина для больницы, лекарства. Коньяк был очень нужной валютой.