Сергей Каледин - Записки гробокопателя

Звоню в военную цензуру.

— Автор запрещенной повести «Стройбат» беспокоит. Хотелось бы поговорить с руководством.

— А чего говорить, все сказано. Мы письмо направили главному редактору.

— Дело в том, что у меня тут… предынфарктное состояние. А также мысль о самоубийстве…

На том конце телефона замешкались, донесся раздраженный голос: «Траванется, чего доброго, нам отвечать…» и:

— Соединяю с главным военным цензором генерал-майором Филимоновым Сергеем Алексеевичем.

Я икнул, перекашлял голос, настроил память на запоминание.

— Генерал Филимонов слушает.

Я: Здравствуйте, Сергей Алексеевич. Это Каледин, прозаик. Хотел бы получить кое-какие дополнения к заключению полковника Сысоева относительно моей повести.

Филимонов: А какие вы хотите разъяснения?

Я: Ну, чтобы вы поподробнее объяснили, что считается низким политико-моральным состоянием личного состава воинской части.

Филимонов: Если с нашей стороны, то я могу сказать, что является то, что вы за целую часть даете политико-моральное состояние. У вас там большинство оказалось почему-то в этой части собраны все подсудимые… Мы же должны на факты опираться… а такого не должно… Мы ведь и к строителям обращались. У вас там всё в обобщенном виде, такая картина представляется, она ставит под сомнение…

Я (прерывая): Сергей Алексеевич, а ведь под сомнение поставил не только я, но и недавнее решение политбюро…

Филимонов (прерывая): Не будем так, не будем так… нас никто не уполномочил, и вы, наверное, не владеете за всех. По нашему перечню, если речь идет о частном случае, если там один, ну два человека, можно показать. Когда же мы начинаем на факте двух-трех человек делать обобщение… Нет, художественная сторона у вас там есть, присутствует, и вы это выливаете, хотя они и строительные.

Я: Главный редактор журнала предоставил цензуре и Главному политуправлению полный карт-бланш…

Филимонов: Кого?

Я: Предложил дать рецензию, отзыв, комментарий — что угодно в том же номере, где и повесть…

Филимонов: Мы с вами ни к чему не придем…

Я: Значит, вы считаете, что мы с вами не найдем общего языка?

Филимонов: Почему? Общий язык я имею и сейчас.

Я: Давайте договоримся о встрече, а?

Филимонов: Давайте, хотя и ни к чему.

Канцелярская папка с надписью «Склока» (история «Стройбата») начала распухать. В конце октября 1988 года я во второй раз подошел к старинному особняку на Кропоткинской. Главная военная цензура. Дежурный, сличив меня с паспортом, вызвал лейтенанта. Тот повел тайными ходами и у очередной двери сдал полковнику. Полковник, оправив мундир, постучался в нужный кабинет, вошел и, кивнув в мою сторону, мрачно сказал встающему из-за стола генералу: «Вот». И отошел к стене.

— Добрый день, Сергей Евгеньевич, — радушно сказал старый седой генерал. Как самочувствие? Присаживайтесь.

— Насчет разъяснений, — виновато напомнил я, занимая назначенное генеральским пальцем кресло. — А здоровье никуда, все плачу по ночам.

— Пилюльки, может, какие, — посочувствовал генерал.

Первое время наш разговор пробуксовывал, не схватывался, нудно повторяя телефонный. Тем не менее я что-то молол, апеллируя к Политбюро.

— Политбюро не надо трогать, — генерал вдруг резко изменил рыхлый ход разговора… — Есть перечень.

Он достал из сейфа красную книжечку и, полистывая ее, приговаривал:

— Во-первых, вы писатель… Не может быть, что вы не в курсе. Есть перечень сведений… Главлит им руководствуется…

— Дозвольте взглянуть.

— Да у вас же у самих, наверное, есть?

Я театрально развел руками.

— Откуда? Ничего у нас нет. Голяк.

При этом я блудливо выкручивал шею, стараясь заглянуть в лежащую перед генералом книжечку. Генерал же локтем загораживал текст.

— Вы прям как второгодник, Сергей Евгеньевич, — по-отечески пожурил он, списать хочете…

— В точку попали, товарищ генерал; я и есть второгодник, в девятом классе выгнали на…

Генерал расцвел.

— То-то я и думаю: писатель, а такие слова…

Я закивал.

— Все правильно, Сергей Алексеевич, все правильно… взглянуть бы, а? По-свойски, по-военному: вы — генерал, я — рядовой.

— Так ведь секретно, — вяловато отбивался цензор. Но чувствовалось, что показать хочется.

— Какие там секреты, Бог мой! — порол я ахинею, зацепившись за краешек заветной брошюры. — Вы мне покажете, я ребятам своим перескажу, друганам, товарищам по перу: Маркову Георгию Мокеевичу, Проскурину Петру Лукичу, Бондареву… расскажу им, чего нам можно, чего нет.