Сергей Каледин - Записки гробокопателя

Дверь распахнулась. На пороге стоял запыхавшийся Кутя.

— Ты чего не идешь? Петрович за тобой послал.

— Пошел он!.. Скажи: голова болит.

— Ну, смотри, Леш. Болит — не ходи, не война… А, Леш? Башка? Ну, сиди, сиди! Я побег.

— Погодь, Кутя. — Воробей тяжело поднялся с табуретки. — Вместе пойдем.

Штат расселся кто где: на подоконниках, на стульях. Финн затиснулся в уголке на пол.

— Контору на ключ! Никого не пускать!

Носенко, замуправляющего, перебирал взглядом притихшую бригаду.

— С ним ясно. — Он мотнул головой в сторону Петровича. — А вот с вами? Кто бесхоз долбал?!

— Какой бесхоз? — невинно всунулся Охапыч в надежде обернуть разговор в болтовню.

— Молчать! Думаете, я с выговором, а вы спокойно жрать будете? На кошлах моих, — Носенко постучал себя по плечам, — проедете? Хрен в сумку! Кто бесхоз расковырял?! Ну?! Заявления сюда! — не оборачиваясь, рявкнул он поникшему сзади Петровичу. — Не понял? Те, по собственному. Ну!

Петрович нырнул в кабинет.

— Минуту даю. Не скажете, половину уволю!

Он засек время. В стекло билась муха, других звуков не было…

— Так, минута… — Носенко надел очки и, не оборачиваясь, протянул руку назад, к Петровичу. — Первое давай сверху.

Тот протянул листок с неровным обрывом.

— Охапов, — прочел Носенко и поставил на заявлении сегодняшнее число. Та-а-ак, уволен.

— Чего я! — взвился Охапыч. — Бесхоз не мой…

— Молчать! Следующее. Новиков…

— Меня-то за что? — задергался на полу Финн. — За Гарика таскали, теперь за бесхоз чужой отдувайся. Я жаловаться буду…

— Кому, финнам? — Охапыч глядел на него с брезгливой тоской. — Тихо будь. Сопли жуй!

— Раевский.

Носенко взял следующее завление.

— Ну, суки, узнаю, кто бесхоз сломал!..

Раевский отомкнул замок и вышел, хлопнув дверью.

Носенко взял следующее заявление. Воробей следил за его губами.

— Ве-ли-ка-нов. — Носенко разбирал Кутину фамилию.

Кутя беспомощно тыркнулся в углу на табуретке, открыл рот, но ничего не сказал.

Воробей шагнул вперед.

— Это… Он ветеран.

— Тебя забыть спросили! — рявкнул Носенко. — Это еще что за чмо?

— Тут у нас один… — промямлил Петрович. — Куда лезешь? — обернулся он к Воробью. — Заступник! Сидишь — сиди, пока не спрашивают. Знаю я вас, герои…

Воробей посмотрел на него.

— Я бесхоз копал, — сказал он.

Носенко подошел к окну, молча взглянул на Воробья, достал ручку.

— Заявление!

— Он в больнице был, не писал…

— Сейчас пусть пишет!

Воробей встал, молча посмотрел на Петровича.

— В кабинете бумага, Леш, — тихо глядя в пол, сказал тот.

Воробей принес листок бумаги.

— Ручки нет…

— На! — Носенко протянул ему свою.

— Чего писать?

— Неграмотный? Диктуй ему! — приказал он Петровичу.

Петрович в ухо Воробью начал диктовать.

— Не с пятнадцатого, а с сегодняшнего дня! — перебил его Носенко.

Кутя, Воробей и Валька сидели за столом. Одна «старка» стояла пустая. Воробей пил «Буратино».

— Леш, а ты-то полез куда? Ведь вторая группа… — ковыряя вилкой в тарелке, тихо проговорил Кутя.

— Не тронь его, — заволновалась Валька. — Он и так, погляди, не в себе. Леш, как голова?

— А-а, — отмахнулся Воробей.

— Тебе, может, «скорую» позвать? — вскинулся Кутя.

— Ладно, Куть… Ты это… ты вот что… Ты сарай себе бери, заказы какие недоделанные, напишу — доделаешь. За работу возьмешь сам знаешь сколько, остальное привезешь. Под полом три доски гранитные, габро, для памятников. Нарубить, золотом выложить — по полтыщи уйдут не глядя. А Пасхи дождешь — и дороже. Бабки — пополам. Ясно?

— Само собой…

Воробей взял «Старку», открыл, налил по стакану Куте и Вальке.

— Ни то ни сё… — Он покрутил бутылку. — На троих надо.

— Ты что?! Ты не удумай! — Забеспокоился Кутя. — Бога побойся. Сироту оставишь?!.. Лешка, не озоруй!

— Не ной, — оборвал его Воробей. — Авось не подохну. Чокнем.

— Воробе-е-ей! — заверещал Кутя.

Валька вцепилась в бутылку.

У Воробья стали закатываться глаза. Кожаная вмятина над бровью задышала в такт пульсу. Воробей поймал Вальку за руку.

— А-а! — приседая от боли, заорала Валька и отпустила бутылку.

Воробей, промахиваясь, лил «Старку» в стакан. Желтое пятно расползалось по скатерти. Валька скулила где-то внизу, у ножки стола. Кутя вытаращил глаза, не двигался. Воробей поднес стакан ко рту.

1987

Сначала не повезло — попал в стройбат. Служба невеселая: холодно, голодно, далеко, страшно…