Пер Петтерсон - Пора уводить коней

Про Восточный вокзал я знал все наизусть: когда и к какому перрону приходят поезда, а когда и куда отходят, так что я провел маму к нужному поезду, к нужному вагону, налево и направо раскланиваясь со всеми, с кем общался тут раньше: грузчиками, носильщиками, кондукторами, продавщицей из киоска, двумя мужиками, приходившими сюда распить свое отвратное не пойми что, по очереди прикладываясь к бутылке, их каждый день выставляли вон, и они исправно возвращались обратно.

В купе я сел спиной против хода, потому что маму мою от езды так укачивало, как и вообще многих, а мне это было нипочем. Поезд покатил вдоль Гломмы, замелькали столбы станций Блакер и Орнес, дунг-пинг, дунг-пинг — стучали колеса по рельсам, чух-чух, чух-чух, и я заснул, смежив веки от дрожащего света, не яркого солнечного, но белесо-серого света неба над водой, и мне снилось, что я еду на сэтер, что это я трясусь в автобусе.

Проснувшись, я стал щуриться на Гломму, это ощущение еще жило во мне, я дружил с водой, с текущей водой, я слышал шум большой реки, катящей нам навстречу, потому что мы ехали на север, а она текла на юг к городам у моря и плескалась тяжело и широко, как делают все большие реки.

Я перевел взгляд с реки на мать, сидевшую прямо напротив, на ее лицо, на которое то ложился, то исчезал свет в такт мельканию мачт и столбов, мостов и деревьев. Глаза были закрыты, набрякшие веки легли на круглые щеки, и казалось, как будто единственно правильным для этого лица было спать, и я подумал: вот черт, сам смылся, а меня бросил с ней.

Да нет же, я любил свою мать, тут другого слова не скажешь, но будущее, которое я читал на лице перед собой, было не таким, каким я его себе рисовал. Стоило просто посмотреть на это лицо три минуты не отрываясь, как мир сдавливал плечи с обеих сторон. Дыхание вдруг стало по-собачьи коротким. На месте больше не сиделось. Я встал, вышел из купе в коридор и стал у окна смотреть в другую сторону, где мимо поезда летели поля, уже сжатые, пустые, высветленные коричнево-желтым матовым светом осеннего солнца. В коридоре был еще один мужчина. У него было что-то не так со спиной. Он тоже смотрел в окно, курил сигарету и был где-то очень далеко мыслями. Когда я встал у окна, он повернулся как в полудреме, улыбнулся и кивнул дружелюбно. Я прошел до конца коридора мимо всех купе, дошел до титана с водой, развернулся и пошел назад, уставившись в пол, прошел мимо мужчины с сигаретой и дальше в другую сторону до конца, где нашлось пустое купе. Я вошел в него, сел у окна по ходу поезда и стал смотреть на реку, накатывавшую на меня и исчезавшую за спиной, и, похоже, я плакал, уткнувшись лицом в стекло. Я закрыл глаза, и уснул мертвым сном, и спал, пока кондуктор не распахнул с грохотом дверь и не сказал: «Карлстад!»

Мы стояли на перроне плечо к плечу. Поезд на путях у нас за спиной тоже тихо замер, изготовившись чухать дальше в Стокгольм. Сипло свистел вентилятор, и ветер гудел в проводах, протянутых между столбами вдоль перрона, и мужик грубо орал на жену: «Шевелись, дура!»

— а она так и стояла на перроне с россыпью своих кошелок. Мама с обрюзгшим от сна лицом потерянно озиралась по сторонам. Она не бывала раньше за границей. Это я побывал, но только в лесу. Карлстад оказался не такой, как Осло. И говорили здесь иначе, это сразу резануло ухо, не только слова были чужими, но и музыка речи. Город отсюда, с вокзала, казался лучше спланированным, чем Осло, и менее обветшалым. Мы только не знали, куда нам идти. Мы приехали налегке, с одной сумкой, поскольку не собирались тут ни ночевать, ни по окрестностям путешествовать. Мы рассчитывали сходить в банк, он назывался «Вермландсбанк» и располагался где-то в центре этого города, ну и поесть потом, наверно. Мы думали, что сможем себе это позволить: раз в жизни сходить в кафе, до того забрав из банка отцовы деньги, но я знал, что на всякий случай мама наделала нам с собой бутербродов.

Мы вошли в здание вокзала, прошли его насквозь по выстланному плиткой полу, вышли с другой стороны и пошли по Железнодорожной улице вдоль путей. Поднялись в центр Карлстада и стали смотреть на вывески на домах, в поисках банка, названного в письме, которое лежало в сумке, но что-то нужной вывески не было, и мы по очереди спрашивали друг дружку «не видишь?» и отвечали тоже по очереди «нет».

Сумку нес под мышкой я, мы шли, пока не кончилась улица, уткнувшись в реку Клараэльв, несшую свои воды с севера, где могучие леса, а здесь у города разрезанную вдоль косой земли. Мы стояли на косе, а река протекала через Карлстад, деля его натрое и ниже углом стекая в озеро Венерн.