Виктор Попов - Чел. Роман

И наконец, что говорят. Очередная порция интервью вдобавок к тем мнениям, что уже озвучены выше, от непосредственных участников действа. Спрашивали на этот раз исключительно сопровождающих. Здоровых, если можно так сказать. Три человека, три стандартных вопроса: кто, зачем, что думают делать. Сразу обращаю внимание: время идет – настроения меняются. От былой созерцательности у многих не осталось и следа:

«С сыном здесь. Без рук с рождения. Ноги уже потом отняли, пожар был… Один воспитываю. Жена ушла. Нет, пока ноги были – держалась. Он же и ходил, и бегал, даже рисовал… Зачем здесь? Не знаю. Я понимаю, что не вырастут, но… Короче, мне с ним хотелось бы туда пройти. Люди разные тут. И главное ведь непонятно, зачем нас тут держат. Кому плохо будет от того, что мы пройдем внутрь? Думаю, надо как-то решать вопрос. Как? Ну, не знаю… Но не лето же, так долго стоять…»

«Я вам прямо скажу, еще час и если не пустят в эту третью палату, то пойдем на прорыв. Так, и покажите, где вы там собираетесь меня показывать. Дядьке моему терять нечего. У него неоперабельная стадия. Дальше вот того заведения на углу его не сошлют. Один он много не сделает. Но их тут много таких, всяких. Этим в шлемах мало не покажется. Им с такими воевать не приходилось. Мамашки с детишками вперед пойдут. Вы их спросите. Мамы – они тут главные. Они больше всех натерпелись… А мы уж поможем, не сомневайтесь…»

«Вот скажите: почему нас не пускают в больницу? Если правда чудо, так кому от него плохо? Я на пределе уже. Я второй год на пределе. Операция на операции. А они прячут его. Да неважно кого. Прячут зачем? Вот сейчас все выстроимся со своими лежачими и пойдем. И пусть бьют, поливают. Что они нам еще сделают? Стрелять начнут. Так мы и так тут все при смерти. У кого на руках, у кого в коляске. Нас пугать – не выйдет. Мы живем с ней рядом – со смертью-то. Живем! Жизнь-то она страшнее. Такая вот жизнь… Пойдем – не удержите! Так и знайте!»

Теперь знаем. Вспоминается «мы пойдем другим путем…». И ведь пойдут. Пойдут. Еще как пойдут. Дайте срок. Недолгий, кажется, срок…

XII

На третьем этаже Чарли позволяет себе посмотреть вниз. Высота пустяковая. Не стоит внимания. Беспокоят возможные свидетели. Ночь в помощь. Пока все чисто. Случайные прохожие волнуют менее всего. Не взглянут. Синдром большого города – отсутствие интереса ко всему, что так или иначе не «ты». Балконные курильщики – главная беда. От них точно никуда не деться. Их реакция непредсказуема. От банального «привет» до возможного ствола у виска. Люди разные. В отдельно взятом доме разные. Да что там в доме. В одной квартире разные. А ведь есть еще дворники. Они опасны не сами по себе. Уже не достанут. Но лишний шум и полиция в планы Чарли не входят. Потому она не только из технических соображений вжимается в облицовочный камень. На поверку он оказался не так уж хорошо отшлифован. Есть к чему притереться.

Шум не входит и в планы Чела, но от него некуда деться. С ночи в тяжелом нутряном гуле он плывет в волнах температуры тела за 39. Сбивающие ее средства действуют медленно, незаметно. В тон одиночеству, которым Чел окружен с полудня. Родители и сестры, облаченные в двойные медицинские маски, заглядывают раз в час. Далеко не идут. Остаются у двери. Необходимый запас воды, цитрусовых и меда доставлен заранее и передан через семейного врача, не менее заслуженного, чем жители квартиры. Чего-то запредельно серьезного он не обнаруживает. Семья с облегчением выдыхает. Но некоторые бронхиально-легочные симптомы все-таки налицо. Врач рекомендует покой и антибиотики. Снисходительно соглашается с апельсинами и медом, рекомендуя в таких случаях именно липовый, и удаляется. Обещает прийти через день «к окончательному выздоровлению».

Чела не информируют о сроках. С ним вообще не разговаривают. Он хоть и больной, но в первую очередь – провинившийся перед семьей. Серьезный разговор, который назревал в течение всего лета, под стон капающей с Чела воды, снова откладывается. Но через обозначенный врачом день все точки над «и» будут расставлены. Словно в попытке уйти от этой малоприятной темы уже сейчас, он ползет по кровати, взбивая локтями и коленями простыни. Наткнувшись на подушки, Чел отбрасывает их в стороны. Следующим движением хватается пальцами за спинку кровати, вцепляется в прутья – итальянская ковка, посеребренная сталь – сжимает что есть силы и отпускает. В ладонях на недолгую память остается холод металла. Через считанные секунды этого ощущения уже нет. Мучительно жарко. С себя хочется снять не только одежду, но и всю эту комнату, все эти неприступно-метровые стены.