Горан Петрович - Осада церкви Святого Спаса

Так говорил Блашко. Когда ночами резко холодало, когда вниз со Столовых гор сползала горная свежесть, многие защитники монастыря грелись вокруг его рассказов, хотя время от времени казалось, что он немного привирает, а иногда даже дерзко, без зазрения совести, преподносит чистые выдумки.

– Конечно, это еще не все, – с горящим лицом продолжал он в другой раз. – Однажды в Дубровнике я сделал на заказ для одного богатого моряка шкатулку из розового дерева, чтобы во время бурь он мог хранить в ней свои юношеские черты. Моряк предложил расплатиться со мной на выбор золотом или частью какой-нибудь истории. Я подумал – зачем мне золото, оно только озноб притягивает. А в рассказе или истории человек может спрятаться даже от самого злого зла. И попросил второе.

– Лучше бы ты попросил немного разума! – перебил Блашко оказавшийся в тот момент в странноприимном доме Андрия Скадарац, торговец временем, свинцом, сумаховым деревом и перинами. – Что ты за вздор несешь?! Как это человек может спрятаться в рассказ или историю?!

– Может, может, – ничуть не смутился Блашко. – Правда, если человек продолжит раздуваться от этих своих якобы знаний, то действительно вопрос, сможет ли человеческий род в будущем вместиться в историю. Итак, в качестве платы я выбрал второе. Тогда моряк рассказал мне, что наряду с земными растениями деревья прорастают и в горнем Саду. Время от времени и там, наверху, может дунуть ветер, повалить сухостой, растрепать кроны, освободив их от прошлогодних листьев, обчистить стволы от отмерших кусочков коры. Все это иногда попадает в одну из четырех райских рек и таким образом оказывается у нас. Я сам видел, рассказывал мне этот человек, как волны Геона, иногда эту реку еще называют Нил, приносят из верховьев имбирь, корень ревеня, листья алоэ, иногда целое хлебное дерево, корицу и другие растения с Эдемских высот…

– Ах ты бродяга! Еще скажи нам, что тебе и райские деревья знакомы! – снова прервал Блашко господарь Андрия. – А ты случайно не плавал по реке Геон к дереву жизни?

– Нет, не плавал, потому что ни водные пути, ни дороги по суше туда не доходят, – спокойно ответил Блашко. – Правда, тот моряк утверждал, что в ту сторону ведут некоторые земные направления. Именно поэтому и хожу я из монастыря в монастырь, все думаю, может, где узнаю, как приблизиться к Саду хотя бы на расстояние взгляда…

Вот так, история за историей, одна невероятнее другой, день за днем, не прошло и двух недель осады, а большинство стало считать Блашко слабоумным. Преследуемый насмешками и советами помолчать, он затих. А когда Андрия Скадарец добавил к этому и угрозы, высказав при всех обвинение, что бродяга рассказывает непозволительное и греховное, убогий Блашко вообще перестал говорить. Пока было светло, он, несмотря на опасность, грозившую снизу, проводил время в ельнике, трогал кору стволов, прикладывал ухо к наростам и дуплам, ощупывал подмышки веток, залезая повыше, чтобы шуршать и перешептываться вместе с кронами стройных елей. Ночью, так же как и все множество верных, он бдел в церкви, молился о спасении Жичи и, вероятно, прислушивался, не подскажет ли ему какой-нибудь голос, как добраться до Эдема

Откуда-то на открытое место вышел один из защитников монастыря и направился, не обращая внимания на его покачивание, к холодку небольшого ельника, ловко перепрыгивая с комка на комок земли. Осаждающие сразу узнали Блашко, потому что он и раньше, скрючившись, проводил там целые дни.

– Князь, вот и первая крыса, бегущая из монастыря! – выкрикнул кто-то, а раздавшийся смех придал новых сил тем, кто снизу тянул за веревку.

Но гам быстро затих, когда к картине, которую они увидели, добавился и звук ударов топора. Тот, наверху, и в этом не было сомнений, рубил деревья, очищал их от веток и коры, а потом обтесывал длинные бревна, придавая им правильную форму, вытянутую и сплюснутую на конце. Из ельника, с ближайших дубов и сосен взлетали перепуганные рои пчел, солнце неприятно слепило глаза, падавшие щепки мешали видеть, поэтому нападавшим с трудом удалось разглядеть, как краснодеревщик закончил свою работу и, сгибаясь под тяжестью каких-то длинных предметов, направился к маленькой и легкой церкви, посвященной святым Феодору Тирону и Феодору Стратилату, которая постоянно дергалась в воздухе, привязанная веревкой к большому и тяжелому храму Святого Спаса.