Горан Петрович - Осада церкви Святого Спаса

– Еще говорит Спиридон, что живописанный Иордан вовсе не пересох, а открылся нам как путь! Хороший знак!

– Хороший знак?!

– Да ведь мы здесь умираем от жажды!

– Все в язвах!

– От жажды у нас даже мозоли полопались!

– Все глаза проглядели, ища облака дожденосные!

– Объясни нам, старейшина, зачем ты поднял нас так высоко над землей, а к небу ничуть не приблизил?!

– Куда ты нас завлек, игумен!

– Тяжко нам, не всем по плечу такие испытания!

– Правы были те, что ушли в первый же день!

– Если кто хочет остаться, пусть остается, а нас спускай вниз, на землю, отдадим болгарам и куманам все, что они требуют!

– А нам – что останется! Нам больше и не положено!

– Что мы, несчастные, завтра здесь делать будем?! Мертвые Господа не поминают и во гробе никого не славят!

Преподобный игумен Григорий тихо поднял опущенный взгляд и сказал:

– Братья, не волнуйтесь. Молитвой навстречу Господу идите. Спокойно ложитесь, спите и вставайте. Он видит и слышит, когда мы его зовем. Господь хранит нас от безумной силы.

Под ледяной коркой замороженного взгляда Энрико Дандоло весь кипел. Ему было почти сто лет, но никогда еще его так не унижали. Тем не менее правитель Венеции не давал гневу увлечь за собой свои мысли и детально обдумывал, как отомстить. Своенравный бурлящий ручей уже в начале лета становится немощен, обратившись в обычную молчаливую воду, однако и в таком виде он опасно подтачивает берега. В кожаный кошелек, который хранился у него за поясом и где он держал самые важные слова, дож осторожно, следя за тем, чтобы ни одно не упало мимо, прошептал слова клятвы:

– Ромейское отродье! Клянусь святым Марком, я растопчу царьградскую гордыню! Но не в прах, не до полного забвения! Я заставлю схизматиков снова и снова, до скончания века страдать от воспоминаний о былой славе и красоте их города!

Оценив, что желаемого будет легче достигнуть с помощью крестоносцев, Энрико Дандоло начал с их предводителями новые переговоры. Опять возобновилось утомительное хождение вокруг да около. Опять маркграф Бонифацио Монферратский и граф Балдуин Фландрский неумело приступили к якобы честному дележу. И на этот раз, так же, как и в прошлом году в Венеции, дело затянулось надолго. Несмотря на то, что стояли осенние, а потом и зимние месяцы, доблестные рыцари обливались потом под латами, а на их лицах образовались мозоли, ведь когда ведешь переговоры, приходится постоянно улыбаться.

Сначала дож не требовал ничего. Пусть только раскольники будут подобающим образом наказаны. Потом, как бы смущаясь, упомянул о некоторых торговых привилегиях в пользу Республики. Затем, ранней весной, точнее в месяце марте, в один совсем не случайно штормовой день, он пригласил предводителей крестоносцев на свою галеру, чтобы достигнуть окончательной договоренности. Галеру, умышленно поставленную посреди залива Золотой Рог только на один якорь, болтало так непредсказуемо, что маркграф и граф вернулись в свой лагерь под стенами Константинополя, держась за животы и почти не осознавая, что пообещали венецианцам целую четверть и еще половину от другой четверти империи. Сами люди сухопутные, они безрассудно добавили к этому и Адриатику, и Эгейское море, и проливы, и главные гавани Византии. Себе лично старый дож скромно попросил лишь какой-то плащ из перьев и совсем незначительную поблажку – освободить его от принесения присяги будущим правителям Латинской империи.

Однажды на заре, в апреле, перед решающим боем четыре ратника молили Господа о помощи против врагов своих:

маркграф Бонифацио Монферратский и граф Балдуин Фландрский в своих палатках, бесчисленное число раз повторяя Pater noster, не в состоянии скрыться от собственных теней, с опущенными головами и пристыженно отгоняя мысли о принесенном обете освободить порабощенный Иерусалим;

византийский военачальник Феодор Ласкарис в церкви Святой Софии, стоя на коленях и охваченный благословением, прислонившись лбом к снопу утренних лучей, проникавших из восточных окон купола;

Энрико Дандоло в наполненной многоночным мраком и крепко запертой каюте на борту командного судна.

И в то время как трое первых обращались к Господу сокрушенно и долго, дож свел молитву к минимуму, после чего расстегнул свой кошелек с хранившимися в нем словами. Там, на случай, если с ним что-нибудь случится, он оставил послание своему сыну Риниеру относительно того, кто и сколько ему должен, что именно обещали крестоносцы Республике, когда послать внучку к молодому сербскому жупану Стефану, для каких каналов использовать землю того или иного вида… Впридачу, особенно внятно выговаривая слова, он добавил: