Горан Петрович - Осада церкви Святого Спаса

Сколько так времени прошло, определить было трудно. Во всяком случае, когда отец Григорий очнулся, оба путника отдыхали под деревом. Вернее, отдыхал горбун, а Андрия Скадарец вытряхивал содержимое мешка себе под ноги и рылся в нем.

– Пусть Господь простит тебе бегство и святой Николай пошлет добрый путь, но зачем же ты, неблагодарный, вверг нас в бедствие и открыл окно, которое сегодня открывать не полагалось? – пробормотал старейшина Жичи, узнав торговца свинцом, сумаховым деревом, перинами и временем, которого так гостеприимно принял у себя в монастыре накануне Пасхи.

Андрия Скадарец ничем не показал, что слышит игумена. Но даже если он его и слышал, ему нечего было бояться – между ним и Савиной катехуменией лежало надежное расстояние не менее чем в два года. И он продолжал по-прежнему то руками, то рукавами рыться в чем-то, что вытряхнул из мешка.

– Так это же наше… – вскрикнул преподобный, поняв, что торговец ограбил Жичу, потому что содержимым мешка были украденные часы, месяцы, целые времена года и даже годы, другими словами, время, принадлежавшее храму Святого Вознесения, время, без которого эта церковь, где неоднократно короновали властителей всей сербской и поморской земли, надолго останется пустой.

Отец Григорий захлебывался от обилия слов, поэтому ему не удавалось ничего произнести. «Неужели Жичу, построенную богоугодными братьями, постигнет судьба тех монастырей, из которых разбойники навсегда похитили будущие годы? Неужели самая первая архиепископия опустеет и останется стоять одинокой? Неужели и Жича, это священное место, будет заброшено?» Вопросы эти болезненно обжигали его, ведь и самое маленькое неизреченное слово может причинять страдания большие, чем раскаленное железо.

Вдалеке от него, под деревом, горбатый слуга встряхнулся, вздохнул глубоко, так что закашлялся, и сказал:

– Не пора ли, господин? Вдруг из монастыря погоню пошлют? Мне все время кажется, что кто-то смотрит нам прямо в затылок! Даже чудится запах ладана!

Андрия Скадарец осторожно высморкался, сухо чихнул и рассмеялся:

– Дорогой мой, там давно никого нет! Кроме того, нас отделяет оттуда не один-два дня хода, а несколько лет! Это просто пустой ветер разносит последние вздохи Спасова дома! И послушайся меня, дальше пойдем молча, без лишних слов, и в будущем не станем их вспоминать, потому что, говоря о них, мы только оттягиваем окончательный конец их повести!

Незадолго до дня святого Георгия 1293 года его преосвященству Евстатию Второму сообщили, что в достохвальном месте, называемом Жича, которое после нашествия болгарского и куманского войска в давно прошедшие времена долго стояло в запустении, некие случайно оказавшиеся там паломники в конце концов смогли собрать немного времени. Впервые со времен архиепископа Иакова, при котором и был опустошен Спасов дом, и до сегодняшнего дня можно сложить вместе и монастырское утро, и день, и вечер. Вообще-то, еще тогда трудами Иакова удалось собрать немного часов настоящего, чтобы достойно похоронить погибших и перенести в Печ мощи Евстатия Первого.

Взяв с собой свиту из странствующих дьяконов, мастеров строительного дела, резчиков мрамора, изографов и писцов, Евстатий Второй тут же оставил все дела и тронулся в путь, чтобы точно в назначенный день, в Водную субботу, прибыть в разоренную церковь Святого Вознесения.

Уже издалека, стоило миновать укрепленный город Маглич, виделся обвалившийся свод. Правда, благодаря птицам он то здесь, то там уходил вверх, но был значительно ниже по сравнению с высотой других небоносных храмов вдоль и поперек земли Рашки.

Вблизи самая первая резиденция архиепископии превратилась в множество обломков стен и мертвых фрагментов живописи, груды сталактитовых блоков, кирпичей, кусков мрамора и штукатурки. Почти нигде нельзя было распознать следов стоп двоих ктиторов, боголюбивых братьев Савы и Стефана. В ободранном и закопченном мраком пурпурном одеянии, без ранее покрывавших купол свинцовых пластин, несчастная Жича в тишине и одиночестве стояла дни, зимы, весны и целые украденные годы. От маленькой церковки Святых Феодора Тирона и Феодора Стратилата не осталось и следа, одна только скрутившаяся и прогнившая веревка. Слезы в глазах архиепископа Евстатия Второго не позволили ему рассмотреть остальных примет уничтожения.