Станислава Флешарова-Мускат - Мост над бурной рекой

— Кроме испанцев здесь хватает всяких разных туристов.

— Верно. — Ингрид тоже прижала свою сумку к боку и, близоруко щурясь, осмотрелась. — И правда, среди этого международного сброда сколько угодно жуликов.

Лукаш слушал их болтовню, не вникая в смысл слов. «Сороки», — раздражался он, стараясь, однако, не подавать вида. Ему с грустью подумалось о тех днях, когда они путешествовали с Доминикой вдвоем: она тогда была совсем иной. И разительно менялась, переставая ему нравиться, когда оказывалась в компании своих сверстниц, в ней сразу исчезало нечто такое, что всегда неизменно вызывало в нем умиление и желание быть с ней ласковым и заботливым. Его охватило вдруг чувство острого одиночества и потребность общения с человеком по-настоящему близким. Помочь могло только письмо от отца. Оно там, уверял он себя, в этом ящичке, к которому девушка в окошке протянет сейчас руку и подаст ему конверт, стоит только показать ей свой паспорт. Там. Наверняка, там! Лежит в конверте с адресом, написанным четким почерком отца. Таким же, каким был и сам отец, — четким и понятным всегда. Лукаш с раннего детства легко находил с отцом общий язык, в беседах с ним никогда не ощущал разницы в возрасте, жизненном опыте и знаниях.

— Ты чего молчишь? — спросила Доминика, повернувшись к нему.

— Слушаю, — соврал он. — И гипнотизирую барышню в окошке, чтобы дала мне письмо от отца.

— Загипнотизируй ее так, чтобы и мне было письмо.

— Попытаюсь.

— Я в тебя верю. — И она чмокнула его в щеку. Доминика стояла впереди него и первой подала свой паспорт черноволосой девушке, а та, порывшись в ящике, и правда протянула ей письмо из Польши в конверте из серой бумаги.

То же произошло, когда Лукаш подал свой паспорт, только его письмо было в красивом продолговатом конверте из сатинированной бумаги.

— Может, ты и кассиршу в каком-нибудь банке сумел бы загипнотизировать, — рассмеялась Доминика.

Лукаш не ответил: распечатывая конверт, он целиком был поглощен предвкушением общения с отцом хотя бы через этот белый листок бумаги, исписанный знакомым почерком. Подобное чувство охватывало его в детстве, когда он в школьных лагерях получал письма из дому. Лукаш невольно улыбнулся: «Хорошо это или плохо, что я так мало изменился?»

Письмо не было длинным, но Лукаш читал его долго, наслаждаясь каждым словом, будто слышал живой голос отца. Сначала Геро коротко писал о Перу и Лиме, о своих творческих делах и планах, потом о доходивших до него вестях из Польши. Лукаша расстроил горький, тревожный тон письма.

Закончив читать, он медленно вложил письмо в конверт, хотел дать его Доминике, но та еще читала свое. Шведы и испанцы проявляли уже нетерпение.

— Нам не пишут из дома таких длинных писем, — сказала Гарриет.

— И сами мы не пишем, — добавила Ингрид.

Карлос непонятно отчего вроде бы смутился:

— А мы вообще не пишем писем.

— Почему? Надолго не уезжаете?

— Нет, отчего же… Но ведь есть телефоны.

— Верно, телефоны есть…

— А мне бы так хотелось получить, — вмешался Яльмар, — настоящее длинное письмо.

— Я тебе напишу, — с шутливым сочувствием сказала Ингрид. — Сразу, как только вернемся в Гётеборг.

— Мы же там каждый день видимся.

— Ну вот видишь. Жаль.

Доминика закончила читать письмо и тоже медленно, как и Лукаш, вложила его в конверт. Взгляды их встретились.

— Хочешь прочитать письмо отца?

— Прочитаю в гостинице. Они, — незаметно кивнула она головой на своих спутников, — этого уже не выдержат. Когда отец вернется в Варшаву?

— Не знаю.

— Он не пишет?

— Нет.

Они умолкли, но Лукаш тут же спросил:

— А как у тебя дома?

— Не пойму… Письмо от мамы какое-то странное.

— Чем странное?

— Почти все — о ветчине.

— О чем?

— О ветчине.

— То есть как… о ветчине?

— Я же тебе третий раз говорю, — Доминика чуть повысила голос, а испанцы и шведы сразу умолкли, повернув к ним головы, — третий раз говорю: о ветчине! Не знаю, но с мамой, похоже, что-то случилось… Она всегда была безразлична к таким вещам. Если я спрашивала, обедала ли она в больнице и не хочет ли есть, она обычно отвечала: «Пустяки». А теперь все письмо о том, как она стояла в каком-то магазине в очереди за ветчиной и ей не хватило перед самым носом… А потом… Ладно, остальное доскажу в гостинице.

— В утешение тебе скажу, как отец закончил письмо: «Надеюсь, Доминика в Мадриде счастлива».

— Очень мило с его стороны.

— Есть предложение перекусить, — воскликнул Мануэль. — А потом мы с Карлосом займемся устройством на ночлег.