Станислава Флешарова-Мускат - Мост над бурной рекой

Но вот к ароматам испанской ночи примешался, поднимаясь снизу, запах кипящего оливкового масла — в кухне отеля для американских туристов готовили ужин.

Лукаш собрался было закрыть окно, но тут внимание его привлек подкативший к подъезду белый автомобиль. Из него вышел человек в такой же потертой куртке, как и у Джереми Асмана, и, похоже, того же возраста, что и Асман — во всяком случае, по ступеням он поднимался с явным трудом. Минуту спустя на улицу выбежал гостиничный бой, проворно извлек из багажника чемоданы, оставил их под присмотром портье и, усевшись за руль, отогнал машину на паркинг. Лукашу подумалось, что когда-нибудь, возможно, и они с Доминикой вот так же смогут пользоваться услугами боев и портье, чего сейчас (из-за невозможности давать чаевые) старательно избегают. Правда, тут же пришла и другая мысль: увы, достаток, как правило, приходит вместе с одышкой при подъеме по совсем не крутой лестнице, значит, это счастье, что он сам, без посторонней помощи, может пока легко внести тяжелый чемодан даже после самого утомительного путешествия.

Внутренне улыбаясь, он прикрыл окно и, юркнув под крахмальную простыню, прижался к сонной Доминике. Она шевельнулась, наверное, даже проснулась, но он дал ей снова уснуть; с него довольно и того, что она просто есть. Им еще только предстоит то чудесное восхождение, которое именуется жизнью, — и чего бы оно стоило без любви, без страсти и таинства? А у этих богачей в вызывающе потрепанных куртках, небрежно швыряющих ключи от машин гостиничным боям, чтобы те отогнали их на стоянку, все уже в прошлом.

— Если бы она родилась мужчиной, наверняка стала бы генералом, — заметил Лукаш, наблюдая, как руководительница американской группы рассаживает своих туристок за столики гостиничного кафе.

— От силы капралом, — пожала плечами Доминика, старательно выскребая с блюдечка остатки джема.

— А правда, есть в ней что-то солдафонское? Они занимают столики, словно это боевые позиции.

Доминику, однако, не интересовала чрезмерно энергичная молодая американка. Занимало ее другое:

— Интересно, что им дадут на завтрак?

— Ты не наелась? — огорчился Лукаш.

— Да нет, почему? — Доминика снова поскребла ложечкой по дну блюдца. — Стоит мне только упомянуть о еде, как ты сразу думаешь, что я хочу есть.

— Не финти!

— Ну ладно: да, не наелась. Эти их «европейские» завтраки только возбуждают у человека аппетит. Чашечка кофе или чая, булочка, кусочек масла, джем. Будто котенку! Вот продам килимы, сразу закажем себе по большой яичнице с ветчиной.

— Может, у них тут вообще не знают, что это такое.

— Scrambled eggs. Английский-то они, надеюсь, знают. И тебе, и мне по яичнице из трех яиц!

— Ах ты, бедняжка моя!

— А ты не бедняжка? Мы же молодые, а молодым всегда хочется есть. И нигде в мире вдоволь не наешься: дома есть деньги, но почти нечего купить, за границей все можно купить, но нет денег.

— Доминика! — взмолился Лукаш.

— Что? Я опять что-нибудь опошлила? Прости. — Она наклонилась через стол и кончиками пальцев нежно погладила его по руке. — Больше не буду. Не злись.

— Я и не думал злиться.

— Вижу, вижу. Ты знаешь, в тебе есть что-то очень старосветское — ты считаешь себя обязанным потакать всем моим капризам. И переживаешь из-за того, что не можешь. Хоть бейся головой об стенку… А меж тем все это давно уже вышло из моды. Времена рыцарства прошли. Да и женщины теперь стали другими.

— Это уже целый трактат.

— Нет, просто я хочу, чтобы ты понял: и мне может быть досадно, оттого что не могу заказать для тебя, скажем, порцию салями. У нас равные права и равные обязанности. Мне должно быть вдвойне досадно, поскольку это твой, а не мой папа победил в конкурсе на проект застройки целой площади в Лиме…

— Давай не будем об этом…

— Ладно, все. И клянусь, больше ты не услышишь от меня ни слова о еде. Если…

— Если?..

— …если я не взбешусь при виде того, что этим долларовым квочкам подадут на завтрак.

— Пойдем.

— Нет, подождем. Прошу тебя. Мне хочется посмотреть. — Доминика снова нежно погладила Лукаша по руке. Она умела подольститься и уговорить. Ее лицо с чуть выступающими скулами, четко очерченными благодаря короткой стрижке, застыло в напряженном ожидании. — Лукаш!

— Ну ладно, — уступил он: она умиляла его всякий раз, когда, как и сейчас вот, казалась смешной и не слишком умной.

— Люблю тебя, — шепнула она, и опять коснулась его руки, улыбнулась одними только глазами и тут же перевела взгляд на зал. — Завтрак этим американкам наверняка вот-вот принесут.