Станислава Флешарова-Мускат - Мост над бурной рекой

Прости. О чем же я пишу человеку, окунувшемуся в экзотику и красоты Испании, попавшему в такую сказочную даль от своей несчастной страны? Нет, Лукаш, нет, это не укор и не зависть, ведь, когда ты вернешься, все это обрушится на твою голову — возможно, в моих словах и есть капелька сожаления, что я не с тобой в Испании или не в Лиме, где, не выезжая из Варшавы, провела столько месяцев, работая вместе с вами над проектом. Хотя, откровенно говоря, ни Геро, ни ты не выражали особого желания взять меня с собой. Геро вообще везде куда лучше себя чувствует, когда один, я успела это заметить и понять, а ты отправился в Испанию со своим «не самым легким счастьем»…

Одна эта фраза не позволит тебе дать мое письмо Доминике; маленькая каверза с моей стороны, извини, но я всячески стараюсь не быть таким совершенством, каким ты склонен меня считать.

От твоего отца пришла всего одна открытка с архиоригинальным утверждением, что «Лима еще прекраснее, чем я полагал». Прошу тебя, вышли мне сейчас же открытку из Мадрида и напиши на ней, что Мадрид еще прекраснее, чем ты полагал. Пусть уж оба Сыдоня, на которых я — поистине не знаю, с какой стати — трачу свое драгоценное и быстрее, чем у других, проходящее девичье время, совсем ни чуточку друг от друга не отличаются..

А теперь — без шуток: отца ждут на съезд архитекторов. Как ты знаешь, от доклада он отказался, опасаясь, что может все-таки не успеть вовремя вернуться в Варшаву, тем не менее тут рассчитывают, что он примет участие хотя бы в дискуссии. Будем, во всяком случае, и мы надеяться, что он объявится.

Огорчусь, если это письмо не найдет тебя в Мадриде и непрочтенным вернется ко мне. В нем нет, правда, ничего особенно интересного, но стремление сообщить тебе, что я время от времени чувствую себя там, с тобой, показалось мне достаточным поводом, чтобы его послать.

Будь счастлив, Лукаш! Используйте каждую минутку той радостной необыденности, которая все же существует вне нашей грустной действительности. Пока не видно никаких шансов на скорые перемены к лучшему. Но все равно в них надо упорно верить. Иначе как жить?!

Обнимаю тебя, и передай в с е ж е привет своему «не самому легкому счастью».

Лукаш сложил лист пополам и медленно вложил его в конверт.

— Что пишет? — тут же спросила Доминика.

— Что может писать Гелена? Огорчается, конечно, положением дел.

Красно-синие бантики энергичным движением вернулись на свое место на уже покрасневшие от солнца плечи Доминики.

— Если кто-то столь уж сильно огорчается, то делает это как бы и за других. Ну что ж, будем считать, что Гелена берет на себя нашу долю огорчений и мы можем наконец спокойно поехать обедать.

— Где бы ты хотела пообедать?

Доминика просунула ладошку под руку Лукаша, прижалась щекой и потерлась носом о его рубашку:

— Не слышу в голосе ласки…

Он обезоруженно улыбнулся.

— Хорошо: дорогая, где бы ты хотела обедать?

— Это уже немножечко лучше.

— Ну говори же наконец.

— Может, пообедаем все-таки в ресторане отеля? А после обеда сразу…

— Что еще пришло в твою головку? Я думал, после обеда ты захочешь отдохнуть.

— Отдохнем потом. Сначала я хочу продать килимы.

— В гостинице? Кому?

— Американкам. Из туристической группы.

— Надеюсь, ты не станешь приставать к каждой из них, навязывая свои килимы?

— Нет, конечно. Я использую для этого твоего «генерала». Она так уверенно командует своей группой, что, думаю, сумеет мне помочь. Если захочет, конечно…

— Что ты имеешь в виду?

— Не знаю… Может, предложить ей какой-нибудь процент.

— Прошу тебя, не делай этого!

— Почему? Американцы обожают проценты. Подозреваю — они начинают изучать экономику еще в детском саду. Лично я не вижу в этом ничего предосудительного, совсем даже наоборот. Отношения между людьми становятся благодаря этому конкретными, ясными и совсем не исключают учтивости. Если я предложу этой боевой девице какой-то процент, она наверняка не сочтет себя оскорбленной.

— И все-таки я прошу тебя — не делай этого. Килимы мы и так продадим в каком-нибудь специализированном магазине, не поднимая шума в гостинице.

— Ну хорошо, хорошо. — Доминика надула нижнюю губку. — Но заметь — я постоянно тебе уступаю… и…

— И что?

— И ничего. Ладно, поехали обедать.

Проблема с килимами неожиданно решилась сама собой.

Когда они подъезжали к гостинице, перед ними оказался автобус американской группы. Из него выходили последние дамы, но одна из них забыла что-то в салоне и вынуждена была вернуться уже из подъезда, задержав автобус. Делать было нечего — приходилось ждать, чтобы проехать потом вслед за ним на паркинг. Лукаш обернулся назад: уже четыре машины выстроились в ряд за ним, а последняя даже стала нетерпеливо сигналить, что в свою очередь вызвало раздражение водителя автобуса, который, высунувшись из кабины, испепелил грозным взглядом легковушки, казавшиеся крохотными и неказистыми с высоты его сиденья.