Станислава Флешарова-Мускат - Мост над бурной рекой

«Есть тут хоть какое-нибудь кафе?» — подумала Доминика, утомленная необходимостью без конца разделять восторги и экстаз американок. Ей почудилось, что в воздухе музея, насыщенном, пожалуй, запахами пыли и духов всех стран мира, явственно разнесся аромат кофе, крепкого и сладкого, какого целый год они не пили в Польше. Ей захотелось сказать об этом Лукашу, но он так внимательно всматривался в какое-то полотно, что наверняка не понял бы даже, о чем идет речь. Она ощутила себя в этой толпе совсем одинокой и потерянной. Внутри ее стало нарастать что-то вроде бунта против всех этих собранных здесь и веками вызывающих восторги шедевров, она продвигалась вдоль стен, увешанных предельно подчеркнутым («утомительным, наверное, для позирующих», — подумала она мимоходом) реализмом Веласкеса, страстным и мрачным видением мира Гойи, погруженными в молитвы мадоннами Мурильо… Она снова попала в аскетически суровую атмосферу картин Эль Греко. И тут же почувствовала, будто кто-то на нее смотрит. Когда она чуть повернула голову, то увидела склоненное к ней лицо с блестящими черными, восточного типа глазами, точно такими, как на всех эльгрековских картинах. Джереми Асман без темных очков — он, вероятно, снял их, рассматривая картины, — пристально смотрел сейчас не на них, а на сине-красный бантик на обнаженном плече Доминики.

Длилось это довольно долго. Охваченная внезапным испугом, она отвернулась к картине, но божественная Immaculata, парящая в небе [4] Мурильо, «Непорочное зачатие» (1656—1660). , виделась ей теперь как бы сквозь пелену тумана, застилавшую прославленные светотени Мурильо, о которых как раз говорила экскурсовод. И слова ее тоже доходили до сознания Доминики как сквозь туман — она не могла сосредоточиться, пока этот человек стоял рядом. Только когда он отошел, она стряхнула с себя оцепенение. Крепко ухватилась за руку Лукаша и, отвернувшись снова от картин, следила, как Асман — все в той же своей з а т а с к а н н о й куртке, — не глядя по сторонам, неторопливо шел к выходу.

— Лукаш, — шепнула Доминика. — Здесь был он.

— Кто?

— Асман. Только что ушел. А на картины вовсе и не смотрел.

— Наверняка он тут не первый раз.

Когда, ошеломленные богатством музея, они вышли из чуть, пожалуй, мрачноватых залов, на улице их ослепило солнце. Но полуденный зной почти не ощущался благодаря свежему ветру с гор Гвадаррамы. На широких газонах перед музеем громко чирикали воробьи.

— Совсем как в Польше, — заметил Лукаш.

— Перестань, наконец! — взорвалась Доминика. — Ты здесь или там?

Лукаш погасил эту вспышку раздражения, указав на красочную тележку мороженщицы. Доминика тут же сменила гнев на милость:

— Мне — апельсиновое.

Мороженое продавалось в плотных пластиковых шариках, по цвету и форме в точности похожих на настоящие апельсины. Даже на хвостике торчал зеленый листик, за который открывалась крышечка.

— Что ты делаешь? — чуть ли не с испугом воскликнул Лукаш, заметив, как Доминика, съев мороженое, сунула шарик в сумку.

— Хочу взять себе на память.

— Начиная от самой чешской границы ты тащишь в машину всякую ерунду. Зачем тебе все эти упаковки?

— Покажу их в Варшаве. А потом, может, и сама ими займусь.

— В каком смысле?

— Займусь проектированием упаковок. Хватит с меня килимов. Если…

— Что — если?..

— Если сегодня не продам их выгодно.

— Поехали на почту, — поторопил ее Лукаш.

К зданию почтамта подъехать оказалось невозможным. Припарковав автомобиль довольно далеко, на одной из боковых улочек, они пешком добрались до улицы Алькала и позволили толпе нести себя на площадь с огромным фонтаном богини плодородия Кибелы, мчащейся на запряженной львами каменной колеснице в плодородное испанское лето. Доминика сквозь толпу жаждущих освежиться пробралась к фонтану, подставив лицо под холодные, освежающие брызги, спустила с плеч бантики, полуобнажив грудь. Какой-то молодой швед с патриархальной светло-русой бородой не преминул ей в этом помочь. Его две спутницы, задрав юбки, опустили ноги в фонтан. Доминика в одно мгновение сбросила туфли и уселась рядом с ними. Они протянули ей мокрые руки:

— Ингрид. Гарриет. Гётеборг.

— Доминика. Варшава, — представилась и она. — Иди сюда, к нам, — крикнула она Лукашу.

Помедлив, он подошел. Вообще не очень склонный к случайным знакомствам, сейчас он испытывал явное нежелание вступать в контакт с этими слишком развязными шведами. Обладатель бороды, кажется, это заметил. Сверкнув улыбкой сквозь русоволосые космы, он хлопнул Лукаша мокрой ручищей по спине: