Пол Теру - Отель «Гонолулу»

«Кто я такой?» — спрашивал я себя, тоже в философском смысле.

— Ты муж Милочки! — будто в ответ на мой вопрос сказала внезапно очнувшаяся Вайнона. — Я слыхать про тебя. — Она обернулась к сморщенной женщине лилового оттенка, сидевшей позади нее: — Это муж Милочки!

Мы все были одеты кое-как, босые, в широких кричащих рубашках и шортах, точно уродливые дети-переростки. А ужин был на редкость взрослым, формальным, даже церемонным, с двумя длинными речами посредине, с официальными тостами и строго выдержанной последовательностью блюд. Ужин начался в половине шестого, лучи заходящего солнца падали на макаронный салат, подсвечивая его всеми красками.

Меня озадачивала странность и новизна ситуации, в которой я оказался: я подозревал в ней какой-то скрытый смысл. Все бывшее для меня новым казалось многозначительным. Если эта сцена была уже кем-то описана, то я не читал эту книгу. Кем, однако, могла она быть описана в зеленом, не ведающем грамоты мире?

В позиции единственного отстраненного наблюдателя есть элемент безумия: не знаешь, что здесь к чему и не начинается ли у тебя лихорадка. Раньше я верил, что текст высвечивает сцену, делает любую обстановку осязаемой, устойчивой, достоверной, место действия приобретает форму и цвет, и ты начинаешь верить во все происходящее. Место, о котором никто никогда не писал, остается как бы невидимым, пока не найдется человек, который сумеет рассказать о нем, предъявить его читательскому воображению. Люди, выросшие на маленьком острове или в провинциальном городе, считали необходимым покинуть свой дом, найти «настоящее» место, о котором они могли бы написать, — Чикаго, Нью-Йорк, Париж, — потому что их маленький городок не существовал для остального мира или был не виден невооруженным глазом, зато большие города уже были обжиты великими писателями.

Лишь через много лет после того, как я уехал из Медфорда, я смог поверить в реальность своего города благодаря повести Генри Джеймса «Дом с привидениями». Дом этот находился в Медфорде неподалеку от здания, которое занимали «лоси». Я подумал, не это ли имеет в виду Лестер Чен?

— Почему этот клуб таинственный? В каком смысле?

— Привилегированный, — пояснил Лестер, вновь присоединив свое «о’кей».

— То есть дорогой?

— Не дорогой, а строгих правил, — возразил он. — Нас не принимали, о’кей?

Я понял: «нас» — значит «китайцев». Лестер терпеть не мог говорить на подобные темы.

— Когда же «лоси» согласились тебя принять?

— Недавно. О’кей?

— После получения гражданства?

— И это тоже. — Он покачал головой и, не скрывая раздражения, обратился к Вайноне: — О’кей, когда та старуха хотела сесть в автобус?

— Какая старуха? Какой автобус? — встрепенулся я.

— В Алабаме, — пояснила Вайнона. — Да-а?

— Роза Паркс? [38] Роза Луиза (Ли) Паркс (р. 1913) — негритянка, вопреки расовым законам штата Алабама 1 декабря 1955 г. отказавшаяся уступить свое место в автобусе белому, впоследствии стала активисткой движения за гражданские права. — уточнил я.

— Да-а.

— Она уже ехала в автобусе. Она отказалась пересесть на другое место.

Что же получается: Роза Паркс способствовала расовой интеграции среди «лосей» Гонолулу? Пока я обдумывал эту поразительную новость, Милочка вернулась от стойки буфета с полной тарелкой — тут был и липкий рис, и два кусочка колбасного фарша, смахивавшие на розовые эполеты, маринованный огурчик и холодный, слипшийся комочками картофельный салат, блюдо клейкого пои, раскрошенная и намазанная маслом булочка. Заодно она прихватила стакан фруктового пунша и мисочку желе с кусочками фруктов внутри.

— Этническая еда, — похвалила ее Вайнона.

Милочка уловила самый конец нашего разговора:

— Люди в этот клуб не хотеть тебя, а ты хотеть быть в клуб? Какой в этом смысл, да-а?

Чен, изнемогая, повернулся к нам спиной и простонал:

— Какой закат! Как на картинке!

Небо на западе и впрямь походило на картину художника-дилетанта — одно из тех полотен, которые только над диваном вешать на черном бархате: яркие, чересчур наивные краски, опьяненные собой, всего слишком много, солнце слишком круглое, океан слишком большой да еще и позолоченный. Тучи на закате становились плоскими, точно их вырезали из бумаги. Не хватает только выпрыгивающих из воды дельфинов и трехмачтовой шхуны, подумал я, и тут они появились — трехмачтовая прогулочная шхуна уходила под парусами в яркий расплавленный свет океана, а вокруг нее резвились дельфины, точно шаловливые дети, запущенные в бассейн.