Пол Теру - Отель «Гонолулу»

Факты, простые и уродливые, сводились к следующему: год тому назад, когда мать Антонии в очередной раз забеременела, ее отец Уэнделл пришел спать к дочери, приказав ей лежать тихо. Он во всем винил свою жену — зачем она опять забеременела! Девочка была напугана, но не плакала. «Я не знаю, что делать», — прошептала она, и отец посоветовал: «Веди себя, как крыса: крыса на все пойдет, лишь бы выжить».

Застав отца с дочерью вместе, мать наорала на полуголого мужа и спрятала от него дочь. Ей понадобилось всего десять дней, чтобы снарядить ее и отправить в монастырь на материке. В полицию она не жаловалась, обратилась за советом к церкви, но Уэнделл обрушился на священника с воплями, когда тот зашел к ним домой и попытался обсудить положение дел со своим духовным сыном. Мать умело скрывала девочку, хотя Уэнделл душу из нее вынимал, яростно допытываясь, куда она подевалась, — не как отец, разыскивающий дочь, а как влюбленный, страстно стремящийся к объекту своих желаний.

Что бы он сказал, если б знал, как тоскует о нем послушница Антония на своей пружинной койке в маленькой келье! Она тосковала по отцу больше, чем по ком-либо из близких, больше, чем по матери. Раньше она боялась его и теперь сама не понимала, почему так отчаянно нуждается в нем. О множестве поручений, которые ей приходилось выполнять по дому, о скучной обязанности присматривать за сестрами она не вспоминала, по малышам скучала иногда, но никто и ничто, даже распятый Христос, не могло заполнить пустоту, оставленную в ее душе отцом. Порой Антония представляла себе, как он сидит один, печальный, точь-в-точь как сидела она сама, и думает о ней.

— Молись о своей душе, — велела ей мать-настоятельница. Она понимала, что отец развратил Антонию, что ее душа на грани гибели. — И за душу отца своего тоже молись.

Когда девочка молилась за отца, она видела его лицо, чувствовала его запах, и тоска ее росла. За послушницами строго следили. Антония часами выстаивала на коленях, склонив голову, бормоча молитвы, но каждый стих пробуждал в ней страстное воспоминание об отце, о том, как его руки, его губы касались ее тела. Молитва разжигала в ней похоть, воображение стремилось к отцу, он выходил из сумрака часовни, распаляя ее страсть, и Антония, обхватив руками свое скорченное тело, грелась в лучах его близости. Да, она охотно шла на молитву, зная, что вновь ощутит наслаждение, даруемое ей телом отца.

Когда она молилась, с лица ее сходило торжественное выражение и проступал восторг, потому что именно в этой молитвенной позе, на коленях, она впервые отдалась отцу, сделалась его возлюбленной. Молитва заменяла ей страстные объятия, и она догадывалась, что так же поступают и другие монахини: они едва передвигали ноги по утрам, после того как всю ночь бичевали себя, между молитвами полосуя себе спины.

Ничто не могло исцелить Антонию от одиночества, но молитва, внушенная похотью, давала временное облегчение. Мать дважды навещала ее, привозила гавайскую еду, мочи кранч, саймин, моченые сливы и семечки, поки, лосося ломи, но потом визиты прекратились, и к Антонии являлись только священники. Она училась читать, шила, подметала и мыла пол, работала на монастырской ферме. Послушница обязана выполнять всю тяжелую работу. Она не возражала — ничего другого она в жизни не видела.

В исповедальне Антония со страхом признавалась в греховных помышлениях. В церковном обиходе так много слов для выражения страсти, даже распятие и смерть Христа оборачивались сексуальным исступлением. Исповедники, навещавшие сестру Антонию, готовы были дать ей отпущение, но сперва пытались выведать у нее все подробности. Имени отца она не называла, более того — она лгала, утверждая, что была уже совершеннолетней. Она говорила просто о некоем мужчине, о таком же, как все мужчины, как те же священники, потому что иногда во время душеспасительных бесед ей хотелось, чтобы священник набросился на нее.

Исповедники будто носом это чуяли и со страхом отшатывались от нее. Один порекомендовал умерщвление плоти. Антония не поняла, и он повторил: «Умерщвляй свое тело».

Как-то утром, вороша сено в коровнике, она увидела свалившуюся в корзину крысу. Нет, при виде ее крыса не съежилась — это же не мышь, чтобы ежиться. Антония закрыла корзину крышкой, а потом осторожно перегнала крысу в маленькую коробку, которую ей удалось тайком пронести в свою келью.

На Гавайях полно крыс. Антония была знакома с мелкими крысами, живущими на крыше, и с черными обитательницами гавани, но ее пленница принадлежала к незнакомому виду: безволосая, крапчатая, по розовой, туго натянутой коже густо рассыпаны веснушки, хвост словно жеваный, розовее, чем все тело. Крыса воняла, и этот запах привлекал Антонию: он напоминал запах мужского тела. Крыса всегда двигалась, ни на минуту не засыпала. Антония припомнила, что говорил о крысах отец. Ее пленница грызла стенки коробки, но когда девочка кормила ее до отвала, она успокаивалась, только малость дергалась. Антония держала крысу у себя в комнате и отдавала ей корочки хлеба, кусочки мяса, бобы и картошку — всю пищу, какую могла принести из трапезной в складках своей рясы.