Джон Ирвинг - Последняя ночь на Извилистой реке

— Завтра я отвезу тебя в Бостон, — сказал Кармелле Дэнни.

На Норму Шесть он старался не смотреть, понимая, каково ей сейчас.

— Оставь мне Героя. Я еще раз смажу ему раны, — сказала она, обращаясь к Кетчуму. — С собакой тебя в отель не пустят. А тебе придется там заночевать, чтобы не садиться за руль пьяным.

— Если только он заплатит, — сказал Кетчум, кивая на Дэнни.

— Можешь не беспокоиться, — ответил Дэнни.

Через дверку в кухню явились и все собаки Нормы Шесть. Почему-то слово «мириады», произнесенное Кетчумом, подействовало на людей, и они молчали. Собаки насторожились. Они не привыкли, чтобы столько людей, собравшихся вместе, не орали и не размахивали руками.

— Не скрещивай яйца, Герой, — обратился к своему псу Кетчум. — Тебе же сегодня не обязательно ехать на работу в свою больницу? — спросил он Норму Шесть.

— Я могу им понадобиться, — бесцветным голосом ответила она. — Я им нравлюсь.

— Черт побери, ты мне тоже нравишься, — неуклюже произнес Кетчум.

Норма Шесть промолчала. Она понимала, что упустила возможность, и не сейчас, а гораздо раньше. Как назло, у нее еще и бедро заныло. Сейчас она могла лишь встать между малышами, невинно глазевшими на собачку и не знавшими, что непредсказуемая немецкая овчарка может запросто тяпнуть их за руку или за ногу. Заслонить малышей от своенравного кобеля было намного проще, чем убедить Кетчума вернуться к ней и снова жить вместе. Он даже предлагал оплатить операцию на бедре, ближайшая больница, где это делают, — в Дартмуте [229] Вероятно, речь идет об университетском городе в округе Бристол, штат Массачусетс. Население этого города чуть больше 30 тыс. человек. . Говорят, дорогая, и в палатах там всего понапихано. Но Пам думалось, что у щедрости Кетчума совсем иная причина. Он это предлагал не потому, что у него сохранились к ней какие-то чувства. Кетчум не мог себе простить, что вовремя не ухлопал Ковбоя.

— Эй, у меня тут не киношка. Все на выход! — вдруг крикнула Норма Шесть.

Не хватало ей только разреветься на глазах у посторонних! Все собаки Пам, кроме одной шавки (так их называл Кетчум), поплелись к дверце.

— Да не вы! — сказала им Пам, но было поздно.

Собаки привыкли к команде «Все на выход!» и покинули кухню значительно быстрее, чем женщины с детьми и старый пильщик Генри, на левой руке которого недоставало двух пальцев.

Только сумасбродная немецкая овчарка и Герой игнорировали приказ Нормы Шесть. Они стояли по разным углам кухни: настоящие «мачо», готовые к схватке.

— Не вздумайте опять сцепиться, а не то вам все кишки отобью, — пригрозила им Норма Шесть.

Но она уже плакала, и ее голос утратил привычную силу. Оба пса больше не боялись ее. Она была раздавлена, а собаки умеют это чувствовать.

Они снова ехали в зловонном пикапе, и снова Дэнни сидел посередине, а Кармелла — как можно ближе к открытому окошку. Время двигалось к трем часам дня. Кетчум включил радио. Но на этот раз музыки не было: в провонявшей медведем кабине звучал голос нью-йоркского мэра Джулиани, дававшего пресс-конференцию. Кто-то спросил о числе погибших, и Джулиани ответил:

— Сейчас не время и не место строить предположения и называть ориентировочные цифры. Разум любого из нас отказывается признавать такое количество оборвавшихся жизней. А их оборвалось еще больше.

— Хоть здесь без вранья, — сказал Дэнни.

— Ты все еще подумываешь о возвращении сюда? — вдруг спросил у него Кетчум. — Или это не ты говорил, что у тебя теперь нет причин оставаться в Канаде и ты намерен вернуться на родину? И не ты ли мне недавно жаловался, что так и не почувствовал себя канадцем, что ты родился в Америке и потому был и остаешься американцем?

— Допустим, я тебе это говорил.

Писатель достаточно хорошо знал Кетчума и не хотел сейчас затевать разговор, на который подбивал его старый сплавщик.

— Я здесь родился. Я американец. Канадское гражданство не сделало меня канадцем, — уже с большим напором добавил Дэнни.

— Вот лишнее доказательство моей тупости, — вдруг сказал Кетчум. — Я — один из тех заторможенных парней, которые верят написанному. Знаешь, Дэнни, я слишком долго учился читать, но теперь читаю очень бегло и очень много.

— Куда ты клонишь, Кетчум? — не выдержал Дэнни.

— Я думал, что ты писатель. Я читал твои слова. Ты называл национализм признаком ограниченности. Кажется, ты говорил, что все писатели — «сторонние наблюдатели». Ты и себя причислял к таким: стоишь в стороне и наблюдаешь.