Юдит Герман - Летний домик, позже

Мы должны были лететь на самолете в Осло, а от Осло ехать дальше автобусом. У Оуэна в то время был роман с певицей, которая пела в сравнительно известном ансамбле точно такие же тексты, как наш «Я-еду-в-Париж», но она это делала на полном серьезе. Певица была очень красивая, она выглядела озабоченной, когда привезла нас в аэропорт, видно было, что недельное отсутствие Оуэна будет для нее тяжелым испытанием. Мы остановились недалеко от аэропорта возле гаража, над которым с ревом пролетали заходящие на посадку самолеты. Так низко, что можно было видеть лица пассажиров в крошечных иллюминаторах. Мы поднялись на лифте на крышу. Под шубой у певицы было вечернее платье без бретелек, сетчатые колготки. Она сняла шубу. Меня это удивило, потому что было довольно холодно. Она стала у края крыши в позу — задрав голову и воздев к небу руки. Когда прямо над нами пролетел самолет, она встала на цыпочки. Казалось, что она сейчас схватится за шасси и улетит. Я прошептала: «Что это значит?», и Оуэн сказал с трагической интонацией: «Прощание, дружище. Прощание так выглядит. Я не должен ее забыть, никогда, вот о чем тут шла речь». Певица посмотрела на Оуэна, набросила шубу на свои голые плечи, мы покинули гараж и поехали дальше. Оуэн был каким-то отсутствующим. Он страшно боялся летать самолетом и пытался преодолеть свой страх с помощью всевозможных терапевтических методов: дыхательные упражнения, повторение стихотворений, асаны. Он отхлебнул из фляги, где у него был настой успокоительных лекарственных растений. Потом что-то написал на маленьком листочке и сжал его в кулаке. Певица попыталась отнять у него листочек, но Оуэн не разжал кулак. Служащий, проводивший регистрацию, нетерпеливо спросил его: «У окна или в проходе?», Оуэн почти крикнул: «В проходе, дружище!», он не смог бы сидеть у окна. Пока он добросовестно целовал певицу, многократно, в губы, я, как бы извиняясь за них, смотрела на служащего. Наш багаж поехал по ленте, певица обвила руками шею Оуэна и спросила плачущим голосом: «Что написано на листке, Оуэн? Что там?» Я знала, что там было написано: «Папа тебя любит, Пауль». Пауль был сыном Оуэна. Оуэн всегда писал перед посадкой в самолет такую записку и в течение всего полета сжимал ее в руке. Он думал, что, если самолет разобьется, его каким-то чудом найдут, разожмут кулак и весь мир узнает, о ком думал Оуэн в последнюю минуту. Эта мысль, как бы невероятна она на самом деле ни была, казалась Оуэну утешительной. «Не твое дело», — грубо сказал Оуэн. Певица осталась за стеклом зала регистрации. Я выключила свой мобильный. За окном уже стоял винтовой самолет, на котором мы и полетели в Осло.

Тромсё был безотраден. Я вообще не могу вспомнить северный город, который бы не был безотрадным, кроме разве что Стокгольма. Но Тромсё был как-то особенно безотраден. Во всех этих городках кажется, что сначала там возникла гавань, потом пара рыбацких домишек, потом маленький завод по переработке рыбы, другие дома, а потом и другие заводы, въезд в город, выезд, торговый центр, даунтаун и пригороды, которые разрослись уже без всякого плана и выглядят обнищавшими. На маленьком автовокзале никто нас не встретил, и телефон организаторов фестиваля «Северное сияние» не отвечал на наши звонки. «Дерьмо, а не страна», — сказал Оуэн. Мы стояли недалеко от автобусной станции у обветшалого, покосившегося ларька и пили едва теплый кофе из пластиковых стаканчиков с очень тонкими стенками. Ветер был явно холоднее, чем у нас дома. Когда я через час еще раз позвонила по телефону «Северного сияния», мне ответила женщина с голосом столетней старухи. Она явно не поняла мой вопрос и стала сердито диктовать мне адрес гостиницы в центре города: «„Гуннархус“. See, if you can stay there». [23] Смотри, если ты можешь остаться здесь. Я заорала в трубку: «Festival! Musicfestival, you know! [24] Фестиваль! Музыкальный фестиваль! Ты знаешь. „Северное сияние“. Мы приглашены, черт бы вас побрал!», и в ответ она крикнула мне на неожиданно правильном немецком, совсем без акцента: «Фестиваль отменили!» После этого я положила трубку. Я вернулась к Оуэну, который кормил остатком хот-дога маленькую собачку, с гитарой на плече Оуэн казался каким-то ненастоящим. Я сказала: «Фестиваль отменили», взяла свой рюкзак и пошла назад к автостанции. Если бы там стоял автобус на Осло, я бы села в него и поехала, но, конечно, же последний автобус в Осло уже уехал. Оуэн не появлялся. Я изучала автобусное расписание, пыталась прочесть непонятные норвежские слова, рассматривала щиты с рекламой лакриц и апельсинового сока. Потом я снова вышла из станции. Оуэн по-прежнему стоял у киоска, в руке у него теперь была бутылка с пивом. Я сказала, помедлив: «Можем посмотреть, что это за гостиница». Оуэн сказал: «Ну вот, наконец-то», и мы пошли.