Кристос Циолкас - Пощечина

И вот тогда Гектор заплакал. Не тихо, украдкой, а неожиданно разразился мучительными всхлипами. Его тело содрогалось, раскачивалось, слезы ручьем струились по его лицу, стекая на рубашку. Айша была в шоке, утратила дар речи. Гектор никогда не плакал. Он крепче стиснул ее пальцы; казалось, еще чуть-чуть — и он раздавит ее ладонь. Направлявшаяся к их столику официантка, остановилась и, сконфуженная, испуганная, смотрела на Гектора, в изумлении открыв рот. Две французские пары умолкли. Женщины уткнулись в меню, мужчины, закурив, стали внимательно рассматривать улицу.

Смятение подтолкнуло Айшу к действию. Она вырвала свою руку из ладони мужа:

— Гектор, в чем дело, что случилось?

Он не мог произнести ни слова. Его всхлипы стали громче, переросли в рыдания. Он дышал прерывисто, его лицо, нос, глаза покраснели и искривились. Она схватила салфетку и вытерла у него под носом. Кровь стыла в ее жилах. Впервые в жизни она поняла смысл этой метафоры, познала его на собственном опыте: она не чувствовала ничего, кроме пугающей отрешенности. Она никогда не видела, чтобы ее муж плакал. Ей даже в голову не могло прийти, что он способен так уронить свое достоинство — зайтись горестным плачем на людях. Она вообще не видела, чтобы мужчины так плакали. Хотя нет, один раз видела, давно. Ускользающее, но ясное воспоминание. Ее отец. Он тоже выл, сидя на супружеском ложе в трусах и майке. Мать захлопнула дверь перед перепуганными лицами ее и Рави. Да, лишь тогда однажды она и видела плачущего мужчину, и ее отец тоже выл, как волк, как обезумевшее животное. Плач мужа не свидетельствовал о его слабости или смирении. Он был подавлен, беззащитен, безутешен в своем отчаянии, но при этом оставался мужчиной. Он плакал, как разбитый горем мужчина. Она не раз наблюдала, как женщины, теряя самообладание, рыдают от безысходности. Она и сама, бывало, плакала. И каждый раз, когда это случалось, она говорила расстроенной женщине или девушке — или себе самой, — что нужно выплакаться, выплеснуть свою боль. Но сейчас был другой случай. С каждым своим всхлипом Гектор все дальше уходил от нее. Она хотела это прекратить. Ее тело, сердце, разум, душа, руки, губы, каждая клеточка ее существа звенели от напряжения. Кровь стыла в жилах. Она знала, почему вспомнила отца, его необъяснимый срыв — инцидент, о котором ее родители после ни разу словом не обмолвились. Как и тогда, она испугалась. Испугалась так сильно, что даже думать ни о чем не могла. Ею владел один лишь голый страх, ужас, что с этого момента все изменится. Отныне уже никогда не смогут они жить так, как жили.

Пока она не привела Гектора в гостиницу, в их номер, ей казалось, она существует в другом времени, в каком-то непостижимом времени. Оно одновременно сжалось и растянулось до бесконечности, ориентироваться в нем было невозможно. Должно быть, она оплатила счет в ресторане, должно быть, каким-то образом уговорила мужа подняться из-за стола, должно быть, с трудом тащилась с ним по Манки-Форест-роуд — или вела его за руку, как ребенка? Позже, гораздо позже она пробудится от кошмаров, которые, она знала, являются воспоминаниями о том вечере. А пока в ее сознании отложились только улица, обратный путь в гостиницу, который они преодолевали с трудом, недоумевающие лица уличных торговцев, водителей и туристов. И вот они в своем номере, он сидит на кровати, она стоит на коленях перед ним. Все еще растерянный, все еще плача, он обнимает ее, обнимает крепко, как никогда раньше, горячим дыханием обдает ее лицо, слюной, слезами заливает ее шею и плечи. Медленно, очень медленно время возвращалось в свое нормальное состояние, становилось узнаваемым. Гектор прекратил выть. Теперь из груди его периодически вырывались лишь всхлипы, сопровождаемые глубокими судорожными вздохами. Она чувствовала, что ее правая нога затекла, слышала тиканье своих часов и мелодию, доносившуюся откуда-то из глубины отеля. Она села на пол, потерла ногу. Гектор высморкался, бросил мокрый носовой платок на пол, потер глаза. Его голос, когда он наконец-то заговорил, удивил ее. Он был твердый, полный самообладания.

— Я уже успокоился. — Он отер губы. — В прошлую среду я забирал Мелиссу с продленки. Отец не мог поехать — ему позвонили из Сент-Винни, пригласили — наконец-то — на прием к врачу по поводу его подагры. Мама захотела поехать с ним, я не возражал. У меня был один отгул, и я им воспользовался. Поболтался по дому, собрал кое-какие вещи для поездки сюда, а в половине четвертого сел в машину и поехал за Мелиссой.