Джонатан Троппер - Книга Джо

И вот уже от дверей до середины зала разлилось сине-белое море, и пусть это домашняя заготовка, есть в этой картине что-то величественное, что-то неотменимо настоящее. И это действует на всех. Я смотрю на Джареда и Брэда, сидящих справа от меня, и вижу, что они оба утирают слезы. С другой стороны — Карли, у которой глаза тоже полны слез, и я уже не так стыжусь своих мокрых щек. Я беру Карли за руку и притягиваю к себе.

— Ему бы это понравилось, — шепчу я ей.

— Ага, — говорит она, сжав мою ладонь, и, всхлипнув, вытирает слезы о мой пиджак.

Отец Магон прочищает горло, чтобы начать службу, но голос его срывается на первом слове, и ему приходится сделать паузу, чтобы прийти в себя. И тут с переднего ряда вдруг раздается оглушительный вопль — что-то внутри миссис Харгроув, не в силах больше гнуться, наконец с треском размыкается, и она начинает громко и безутешно рыдать, упав в объятья мужа. А я радуюсь за Уэйна и очень надеюсь, что он сейчас видит — где бы он ни был, — что ее наконец отпустило, что она стала самой собой. У меня тоже в груди что-то резко сжимается, Карли плачет у меня на плече, и Джаред, не выдержав, утыкается носом в отца. И тут вдруг у меня в голове совершенно отчетливо раздается голос Уэйна: «Вот это я понимаю, — говорит он, крайне довольный. — Похороны что надо!»

Мы покидаем церковь в небывалую грозу, дождь идет стеной, бешено барабаня по ступеням церкви, заглушая все прочие звуки и застилая свет, превращая все вокруг в немую, зернистую газетную фотографию. В кино в такой ситуации на похоронный лад раскрылось бы море черных зонтов, но в реальной жизни видны и красные, и желтые, намеренно яркие цветовые пятна, оттеняющие мрачную серость дня.

Мы вшестером, те, кому Уэйн завещал нести его тело, спускаемся к подножию лестницы и ждем гроба у неприметной подвальной двери, откуда покатим его к уже приготовленному катафалку. Мы — это Брэд, Джаред, Виктор Харгроув, некий непримечательный родственник, Дуган и я. Меня слегка шокирует это посмертное проявление уважения Дугану, и я страшно злюсь на Уэйна, который, судя по всему, простил тренера, бросив меня один на один с моей застарелой обидой.

До катафалка идти не очень далеко, но поскольку обе руки заняты гробом, зонтик уже взять никак нельзя, и за ту минуту, что мы подкатываем гроб от двери подвала к краю тротуара, мы промокаем насквозь. Катафалк стоит на мостовой с включенным двигателем, водитель и еще один помощник стоят у открытой задней двери с профессиональными выражениями печали на лицах. Я представляю, как они сидят где-нибудь за сценой и примеряют разные гримасы, даже, может быть, придумывают им названия, а потом громко хохочут. Они выходят вперед, чтобы помочь нам установить гроб на стальные рельсы, и отрывисто командуют нами, как рабочими сцены, а я чувствую, как комок, стоявший у меня в горле, дрогнул и начал растворяться, превращаясь в горячие, жгучие слезы, пока Уэйн превращается в груз для транспортировки.

Стоя под дождем, мы провожаем взглядами удаляющийся катафалк. Процессии не будет, потому что гроб отправляется в крематорий в Ноанке — это через два города от Буш-Фолс. Мы с Карли поедем туда завтра забирать прах. До этого надо еще придумать, как им распорядиться. Тут я чувствую, как кто-то хлопает меня по плечу, оборачиваюсь, ожидая увидеть Карли, но сталкиваюсь лицом к лицу с Дуганом, сгорбившимся под небольшим голубым зонтом.

— Гофман, — говорит он, — удели мне пару минут.

Я инстинктивно вздрагиваю, но не отвожу взгляда и даже осторожно заглядываю ему прямо в глаза. Кожа вокруг глаз у него сморщилась и потрескалась, но сами глаза, темные и внимательные, по-прежнему притягивают к себе.

— Спасибо за то, что вы сделали тогда, в спортзале, — говорю я, не столько чтобы выразить благодарность, сколько чтобы снять напряжение, накопившееся в груди. — Для Уэйна это было очень важно.

Он отметает мои слова нетерпеливым жестом.

— Я много говорил с твоим отцом сразу после выхода твоей книги, — без всякого предисловия говорит он, искоса буравя меня взглядом; лицо его гладко отполировано дождем. — Мы долго обсуждали Уэйна и думали о том, как сильно тогда просчитались в оценке ситуации. Арта твоя книга задела, но он признавал, что во многом ты оказался прав, и он очень тобой гордился.

Я киваю и провожу рукой по мокрым волосам:

— Спасибо, я вам очень признателен.

— Лично я считал, что книжка твоя — дерьмо собачье, — без всякого перехода продолжает Дуган. — Злобная писанина какого-то ублюдка, который не знает, на кого перевести стрелки.