Лев Роднов - Журнал «День и ночь» 2010-1 (75)

Ямб — это яма.
Ямб — это высь.
Стихи писать непросто,
не можешь — не берись.

А как же не браться,
когда от обид
горло, как рация,
хрипит и хрипит.

Горло, как рация. Передаём:
Рим, я Гораций, как слышишь, приём.
Друзья ли, враги ли
почти победили,
в могиле Вергилий
и Цезарь в могиле.
Защитники, струсив,
зарылись в постели,
и гордые гуси
на юг улетели.
Я сильно рискую,
являясь поэтом,
меня пеленгуют
и глушат при этом.
Захвачены почта,
вокзал и таможня.
Мы сделаем всё, что
уже не возможно
и сделать, но мы, как всегда, победим!
Как слышишь, Гораций, я Рим!

Писатель, отложи перо,
забрось чернильную рутину!
Останься чуркой, Буратино!
Будь счастлив, плачущий Пьеро!..

Но нет: писатель слишком слаб,
он спать не ляжет и пить чай не…
он бы и выдержал, когда б…
зачем ты плакал, мой печальник!..

В любви печалиться грешно.
Ты сам себе накаркал кару.
И вот бездетный плотник Карло
берёт злосчастное бревно…

День-два — и с болью свежих ран
печаль играется без грима,
а деревянный Дон Жуан —
в шестом ряду, с твоей любимой…

«Старо!» — вы скажете? — «Старо» —
отвечу я вам откровенно,
и, посмеясь, взойду на сцену,
седой, простуженный Пьеро…

Я выйду и в который раз
сроню трагическую фразу,
чтоб продолжением рассказа
насытить голод ваших глаз.

В театре нынче бар «Бистро»,
актёры делают такое!..
Там редко, выйдя из запоя,
Пьеро берётся за перо;

а Буратино съели мыши,
с тех пор Мальвина сильно пьёт,
теперь с ней Карлсон живёт,
который раньше жил на крыше;

от рака выплаканных глаз
скончался Карло… как пушинка
был лёгок гроб… а на поминках
буянил старый Карабас…

И всё обычным чередом,
и жизнь проходит понемногу,
былая слава, слава Богу,
исчезла в воздухе пустом…

Маленький домик большого Петра,
Маленький домик.
Пётр выходил на прогулку с утра
В маленький дворик.

Пётр выходил — ему в Летнем саду
Маленький слоник
Звонко трубил, ну, а тот на ходу
Вскрикивал: «Morning!»

Маленький дождик бежал с облаков
На подоконник.
Пётр вынимал из кармана стихов
Маленький томик.

Дул ветерок, подгонял и спешил,
Строгий, как дворник.
Скоро, да, скоро мир станет большим,
Маленький слоник!

По чьему мы пришли велению —
Тут забыть о добре и зле! —
Может, просто за неимением
Одиночества на земле?

Не напрасно древние верили
В негасимый незримый свет.
Расцветая, гибли империи,
Рухнув прахом былых побед.

Вспомни, как достаётся дорого
В вечность брошенный жадный взгляд!
Петропавловский грустный колокол —
Твой придуманный Петроград.

Как глядел на листву осеннюю,
Что посмертной красой странна,
Словно чашу, держал Вселенную,
И готов был испить сполна.

Ты ладоней мостов движения
Наваждение не сморгни —
В бесконечности приближения
Одиноки мы не одни!

Выпив яд безрассудно, дочиста,
Вспоминаем мы каждый раз
Всех, ушедших от одиночества,
И оно настигает нас.

Знай: всё так же время ставит заплаты.
Подлатает — перевалит за сорок.
Пусть единственно желанной наградой
Будет мне неизречённое слово.

Оттого что не взыщу славы пущей —
Знаешь, попросту сочтут за кокетство.
Но молчание твоё стало сущим,
Предок мой из деревенского детства.

Чуждым сделалось название «Сокур».
Зимней ночью девяносто второго —
Жизнь мотала — отмотала все сроки,
Только память мерит всё по-земному.

Помню, вязнул я в досужей трясине,
Всё расспросами тебя донимая.
Я теперь бы не спросил, дед Василий,
Как бежал ты из колымского рая.

Не спросил, лишь мимолётно приметил,
Как лукавые татарские скулы
Иссушает необузданный ветер
И глаза слезит зудящей остудой.