Пётр Межирицкий - Тоска по Лондону

Я задремал. Проснулся от того, что меня бережно будили. За окнами было темно.

— Профессор, вас ждут.

Вышли к машине.

В синем свете фар город казался призрачным. Светились лишь полоски дождя. Сопровождавший меня офицер на заднем сидении поклевывал носом. Они понимают, что долг привязывает прочнее любых пут.

Попытки разглядеть город мало что дали. Заметных разрушений нет, но имеет ли это значение… Брошенный правительством город обречен.

— Могу я узнать, куда мы едем?

— K товарищу Сталину, на ближнюю дачу.

Спасибо, что не в Сибирь забился.

Машина остановилась, офицер помог выйти. На фоне неба едва удалось разглядеть силуэты деревьев. Ни проблеска света. Я шел за провожатым вслепую.

Встретил Привратник, с порога отрицательно помотал головой, предваряя вопросы, ввел в кабинет и затворил за мною дверь.

Сосо ходил вокруг стола с опущенной головой. На скрип двери обернулся по-звериному, с приседанием.

Убить его? Святу месту не быть пусту. Он доказал, что правит не в интересах людей. А уж воюет… Если убрать его, к власти придет все та же клика, но, по крайней мере, хоть военным перестанут мешать. Одно движение… И за себя не боюсь. Ну же! Его же камарилья так его распишет, живого места не останется. Отец трудящегося человечества вмиг станет агентом охранки и давним союзником Гитлера, лично и непосредственно виновным во всех поражениях. И это будет наименьшей из большевистских лжей.

Но без этого исчадия со всеми делами, что он натворил, хватит ли одного патриотизма в этот страшный для Родины час, когда мы взрываем собственные города со своими мирными жителями ради того, чтобы укокошить несколько немецких штабов?

Я прошел мимо него и повалился на стул.

Подходя к стулу и валясь на него, как был, в плаще, лихорадочно перебирал варианты начал. Безболезненных не было. О чем бы ни упомянул, все возвращало к мысли о крахе. О мраке на улице — значит, о том, что в мрак мы ввергнуты надвигающимся врагом. О погоде — это ассоциативное нагнетание осенней хмурости. Даже о музыке, которую транслирует радио, значит, о том, что нечем больше занять эфир: Одесса оставлена, Харьков дышит на ладан, Ленинград в кольце осады, и все летит вверх тормашками.

Осенило у стула, у крайнего, дальше идти некуда было, и там, по выбранной роли, мне полагалось устало сесть и вытянуть ноги. Проделывая это, я заговорил по-грузински, и он повернулся. В маниакальном состоянии больного привлечение внимания — уже успех.

— K черту, с меня довольно, в Тбилиси возвращаюсь. K советам моим ты все равно не прислушиваешься, а я твоим прислужникам не чета, я врач, я привык, чтобы мои предписания принимались. В эту игру мы больше не играем. Ты меня отпускаешь — или ты меня убиваешь.

Он стоял, и видно было, что формирует реакцию с трудом. Я ждал гнева, это меня устраивало, прерывало его оцепенение. Даже нападения ожидал. Не ждал лишь того, что произошло. Он встал на колени и протянул ко мне руки: «Шалва, помоги!» Но разве у него разберешь, когда он шут, когда страдалец…

— Как же я помогу, если ты не даешься?

— Я дамся. Пожалуйста! Что хочешь сделаю. Пожалуйста!

Дал ему таблетку, он ее проглотил, не запивая. Взял за руку, стал считать пульс, усадил на стул, усыпил. Но встрепенулся он почти мгновенно.

— Что же будет? Что будет?

— А знаешь, не так плохо будет, — сказал я. — Зима настает, а с нею конец немецкому наступлению. Твоим неопытным генералам маршалы Распутица и Мороз помогут.

Он, сбычившись, поглядел на меня, крикнул «Чаю!» и зашагал вокруг стола. Но уже иначе зашагал.

— Ах, Шалва, Шалва… Почему все так!..

— Потому что людей уничтожил. Полководцев, промышленников, ученых, крестьян, магов…

— Магов я не трогал, — сказал он.

— Не сажал?

— Настоящего мага не посадишь, уйдет. А кто сидит, те не маги, а так, барахло.

— А Гений?

— Он не маг, он поэт.

— За что ты его посадил?

— А чего он на меня такое писал? Смышно, но — нильза, дуругим, панимаешь, пырымэр нихароший подает.

— Освободи его.

— Шалва, да ты!..

— Ты обещал, что сделаешь все.

— Ладно… Но только его. — Явился Привратник и сервировал чай так бесшумно, что не заглушал царапанья по стеклу дождевых капель.

— Так, — сказал Сосо, пристально глядя на меня, — этот агент японского генштаба, журналист этот, развратник, умник этот, как его там…

— Рамзай, товарищ Сталин, — сказал Привратник так, что я скорее по губам разглядел, чем услышал. На Сосо он не глядел и так же бесшумно колдовал над заваркой.