Пётр Межирицкий - Тоска по Лондону

Валы с пеплом распахали и сровняли с землей. Огороды родили крупную кровавую клубнику. Ее продавали на базаре, ели со сметаной и варили из нее джем и компот.

Меньшая часть пепла пошла в клубнику. Большая отправилась в скитания по свету. Как в приговоре Нюрнбергского трибунала по делу тех, кто сотворил Долину смерти: «… и пепел развеять по ветру». В дождливые дни из долины вытекал ручеек пепла, как некогда ручеек крови. Но, как и тогда, в сорок втором и сорок третьем, никто не потерял рассудка и не стал протестовать.

Большой Вал на дне долины ждал своей участи.

Я ходил туда ежегодно. Клал цветок или веточку на разбросанные кости. Видел, как копилась на правом, крутом склоне долины свалка. Видел, как стала сползать вниз. Тогда, в одну из весен, решился. Пришел с тонкой стальной трубой и стал загонять ее в страшную насыпь. Жутко было, но я заранее приготовил себя и, сцепив зубы, бил и бил по трубе. Она входила в вал легко, куда легче, чем в землю. Не потому что в песок — потому что в пепел. Я загнал трубу на всю длину, вытащил ее и побрел домой. Дома выколотил содержимое. Шел рыжий песок, потом серая масса, снова песок, снова масса. Ни то, ни другое не рассыпалось, так и держалось в виде цилиндриков. Я сидел над этим, пока не сообразил, что принес домой братское кладбище. Сложил все в стеклянный контейнер с притертой крышкой. В памятные дни у этого праха зажигал свечу. В долину больше не ходил.

Время Большого Вала пришло, когда началась кампания гаражей. Гаражи, как и огороды, желательно устраивать в черте города, чтобы до собственной машины хоть трамваем или троллейбусом добраться было можно. Прошлое никого не смутило, дорожка уже была протоптана. И пошли гулять бульдозеры, мягко им было, пепел рассыпался молча.

Когда я пришел в Долину проститься, от Большого Вала только и осталось, чтобы увидеть жуткий слоистый срез. Желтели кости, им не дали истлеть. Некогда! Время, вперед! Кости, вон! Плечевые, локтевые, подвздошные, девичьи, женские, детские — айн-цвай! Ать-два! Из долины шагом ммммарш!

При досмотре из моих вещей вышвырнули стеклянный контейнер с прахом. Напрасны были мольбы.

Нас отпустили в эмиграцию.

Пепел из долины отправили насильно.

А ведь в этой могиле была моя родина. Ее выкинули вон.

Грязный титский правитель, что ты наделал. Ты сам осквернил и проклял землю, которой владел и правил.

За окошком желтоватая фонарная мгла. Не спится.

Только что окончил БАЛЛАДУ О ПЕПЛЕ. Разумеется, не в тот день, в какой начал. Много дней прошло и много вечеров. Сперва удавалось держать себя в узде и не допускать эмоций. Недолго.

Описывал показания. Вычеркивал. Снова описывал, до чего додумывается и что не колеблется осуществить божье творение, и снова вычеркивал в слезах. Глотал таблетки, капли, водку.

Вовсе не уверен, что «Баллада» легла на подобающее место. Это место в самом почти начале я не отводил ей, она сама его взяла. Это рубеж, до которого я сумел ее дотащить. Теперь где упала, там и будет лежать. Уж я-то не стану тревожить пепел в угоду своему вкусу. Да упокоится в мире.

Но ты, Эвент, уже, наверное, потерял нить. Я и сам на грани того же. Давай разбираться.

Помнится, начал я с того, что первая фраза опуса меня удивила, но я ее не тронул. Потом, как водится, стал тягуче пояснять, почему не похерил ее к чертям собачьим. И чуть не нагородил вокруг предполагаемой причины сорок бочек арестантов: дескать, с войны начинается моя биография, война в самой глубине души… А ты, небось, и уши развесил, Эвент. Чушь все это, хотя бы и искренняя.

Да, я начал той фразой, она словно была мне предложена. Быть или не быть эпизоду — это решается чем-то, до чего нам не докопаться. Но быть или не быть обороту, решает кокетливый чертик красноречия. На сей раз он сыграл со мною отменную шутку. Я прельстился исторической полновесностью фразы и решил ее не трогать. Все-таки столько лет в литературе, найду поворот, и вынесет она меня, куда надо.

Как бы не так. Выносит она меня совсем не туда.

Бывают такие дни.

Ничего пройдет.

А если не дни? Если недели, месяцы? Не пишется — и все, хоть узлом завяжись. Балладой о Пепле словно пробку забил: ни слова.

С другой стороны, срочность не подталкивает, читатель не ждет.

А ждал бы? Или — если бы его вовсе не существовало?

Царапал бы. Зуд потому что. Творческий, не успокаиваемый мазями. Ни даже — да простит мне Фрейд — сексом. Писал бы и даже рассчитывал на читателя, хоть на единственного. Даже оставшись последним жителем Земли.