Пётр Межирицкий - Тоска по Лондону

Дальше следовал монолог, за которым, право, стоило вернуться. Но лучше было умереть на чужбине, не дожидаясь, пока какой-нибудь жепик вдохновится еврейско-палестинским несчастьем или чем угодно и прочтет такой монолог там, откуда я вернулся. Я всегда знал, что богоизбранному народу худшее еще только предстоит.

Все то же. Лезете в любую щель, как тараканы… и политику засрали, и экономику, медицину, науку, искусство…

Ну да, и атмосферу, почву, озоновый слой слопали… Это не масс темных делегат, это вещает пролезший, засравший и слопавший. Обладавший полномочиями для всех перечисленных действий. В них активно участвовавший.

Украинцы молчат. Цензор глядит на оратора пристально, но с непроницаемой миной, Склочник съежился: скандал!

Жепик в экстазе великолепно воплощает тоску по искупительной жертве. Где тот, на кого можно свалить беды? Распнем же его!

Бедные вы мои ребята из Долины смерти… Теперь-то ясно, что не случайно прах ваш послан гулять по свету…

Долгое у нас с Жепиком выдалось противостояние. Что ж, на этом этапе один из нас покинет сцену, предоставив другому обонять труп врага. Кому из нас выпадеть восторг? Этого мне не жаль.

Смотрю в его горящие глаза и вспоминаю молодым начальником цеха. Пути разошлось: он пошел вверх, я вниз. Спустя много лет Косорыл послал вместо себя на какой-то шабаш кодификации в областном масштабе, Жепик этим заправлял от ГУГа. Мы с Радистом забрались на галерку и тихо радовались, что шабаш закончится в обед, а мы на свои родные предприятия так и не попадем и приятно скоротаем время по кофейням. Денег у нас не было, но Радисту в каком-то клубе должны были десятку, как тренеру по шахматам, а мне на радио столько же причиталось в качестве гонорара, и мы предвкушали. Вдруг я услышал звонкий этот голос, негодующе называющий мое имя с связи с развалом работы на нашем предприятии. Послушай, озадаченно спросил я Радиста, всему Союзу известно, что именно у нас дело поставлено образцово, и не начальник я, не может же он этого не знать, чего ж он бегает по мне взад-вперед? Да он на дух тебя не переносит, разве ты не знаешь, удивился радист. Я захлопал глазами: за что? За что, святая невинность! Непатриотическая национальность; в свое время был с ним на одном иерархическом уровне, а потом безразлично сполз и никогда больше не стремился к карьере; но особенно, конечно, за книги, сделавшие тебе имя, тогда как он, такая светлая личность, известен лишь локально…

Ну, теперь Жепик на пороге воплощения мечты. Когда Сек с моей кассетой доберется до столицы, всетитской знаменитостью станет рабочий вождь региона. Имя его повиснет на устах у миллионов простых тружеников, членов дружной профсоюзной семьи.

Но таким все нипочем. Выйдут сухими отовсюду. С чего я взял, что способен призвать их к ответу?

… Суетесь в дела любой национальности… примазываетесь к любой, понимаешь, культуре…

Позвольте, вы ведь, кажется, по-украински знаете лишь оселедець да пiд три чорти, нет?

А вы статьи по-украински писали, уж так любите украинский народ, ну так любите!.. Да?

Любить народы так же уместно, как футбольных болельщиков любить, даже собственные. В любом есть праведники и мерзавцы, дело народа рассадить их, праведников в правительство, воров — на скамью подсудимых.

Да уж вы попереставляли бы! попересажали! поперестреляли!

— Скучно! — прервал я его на самой высокой ноте. — Кому — волю? Кому — вам? Евреям? Скучно, сил нет. Сменили бы пластинку.

Цензор визгливо рассмеялся, ступил вперед и похлопал меня по плечу. Час до видпочинку, бажаю найкращего, сказал он.

Склочник последовал за ним, как привязанный.

Наблюдатели покидают поле боя, когда опасаются, что их заденет шальная пуля…

Гляжу на часы — рановато! Уйти от этой темы! Секс! Западный секс все еще вызывает у них слюнотечение…

Попробуй владеть разговором во враждебном окружении да при таком состоянии. А оппоненты здоровы и полны оглушающей ненависти: они не желают быть похоронены.

Эта тема меня доконает. Сам ее начал, но от баб он перескочил к Бабе. Столько, оказывается, у нее друзей. Все присутствующие мужики, если им верить. И всем она по нраву.

Вступивший первым, звучал едва ли не светски: «А ваша дамочка, как лайковая перчатка.» Потом они перестали стесняться.

Темой секса я лишил себя единственной союзницы. Она отошла с презрительной гримаской.

Но у меня не было выбора. Надо тянуть время. А о чем говорить с этой публикой? Об искусстве?