Пётр Межирицкий - Тоска по Лондону

Во-вторых, что общего у Бегемота при всей его грубой весомости с моим двоюродным братом, интеллектуалом и аристократом? И что делает это содружество науки с производством в проеме жалкой нашей двери, в обильно текущем из коридора потоке туалетных амбре?

Бегемот поманил меня, молча кивнул онемевшему от посещения Косорылу и остальным, мы вышли на залитый солнцем заводский двор, и Бегемот деликатно оставил нас на предмет родственного общения.

Ося — сын старшего брата моей мамы, а она была седьмой в семье. Такая разница в возрасте до известной степени объясняет, почему с Осей я общался почти исключительно на свадьбах и похоронах. На завод он приехал по своим ученым делам и, наверно, в разговоре с Бегемотом обронил, что здесь работает его родственник. Родственные связи в прежние времена чтились несмотря на разницу в возрасте и даже интеллекте.

Обстановка Щели произвела на моего аристократа впечатление убийственное. Он, автор научных работ и учебников для вузов, приезжает на завод и видит сына своей тетки, спокойно сидящим в какой-то клоаке! никуда не стремясь! инженер! его двоюродный брат! даже, говорят, писатель! Несоответствий было больше, чем Ося мог вынести.

С безупречным тактом до моего сведения было доведено, что руководство завода, включая Бегемота, не может понять, почему я довольствуюсь столь скромной ролью на одном из значительных предприятий страны, имеющем международную известность. Мне только и надо, что дать согласие на перевод в один из цехов по моему выбору на должность начальника техчасти. Приживлением будет руководить сам Бегемот, он обо мне почему-то высокого мнения, ожидает успешного моего роста на заводской ниве… и так далее.

Из всего этого порадовала лишь приязнь Бегемота. В то время он меня жуть как занимал в качестве прототипа одного задуманного опуса. И весь остаток нашего не очень длительного рандеву с Осей я вытаскивал из него все о Бегемоте.

Вытащил немного. В войну Ося работал техноруком авиазавода, а Бегемот там же начальником производства. На завод его отозвали с фронта после ранения. Осенью сорок первого он награжден был орденом за организацию ремонта танков в полевых условиях. Думаю, награда эта дорогого стоит. Во время повального драпа не больно награждали.

К чему это я? Разве чтобы дать тебе, Эвент, представление о том, какие люди служили мне эталоном. Поставь я планку ниже, жизнь была бы проще. А Бегемоту посвящен был другой сюжет. Он не смог быть реализован (по тем же причинам, что и большинство моих сюжетов), зато мы подружились. Друг к другу чаевничать не ходили, а все же… Возвращаясь из Америки, думал застать его в живых. Не застал. Осталась книжонка о заводе и в ней его фото с орденами за бой и труд. Но какое фото передаст своеобразие этой физиономии? Бегемот! Справа — добродушный, с приподнятым уголком рта. Слева — печальный, с опущенным. Никто не сказал бы, что эта физиономия способна к передаче чувств. А была способна. Да как! Знали это немногие. Не чувства были оружием Бегемота. Вооружен он был убийственным юмором, бронебойной логикой и точным знанием того, что делается в любом закоулке громадного завода, даже под грудами стружки, куда начальники цехов на крайний случай прятали задел деталей,

Встреча с Осей завершилась прохладно. Стороны разочарованы были друг другом. Я был подавлен величием деловой ветви моей семьи, а Ося глубиной падения неделовой ее ветви. Литературные занятия свои я и не пытался оправдывать. Блажь!

Но время шло. Что не удалось сделать Осе, сделала держава с ее идеологическим аппаратом. Меня втиснули-таки в дозволенное русло, но Осю это не смущало, успех оправдывал все. Перед убытием в эмиграцию мы встретились (старшие и я, маленький, так сказать. И такая нас охватила тоска о потерянном времени! Чего ждали, почему не общались? А жизнь так покатилась, что, оказывается, теперь не пообщаешься…

С тем я уехал.

(Между прочим, по возвращении мы снова не общались…)

И вот в недобрый день, получил пакет. Записка в нем возлагала на меня дальнейшую ответственность за сохранение архива. В пакете были семейные фото от начала века и до его конца.

Раскладываю фото, как пасьянс. Вспоминаю. Сопоставляю. Нужно жизнь прожить, чтобы понять жизнь других.

Лица моих родных. Родные лица, прежде такие обыкновенные, теперь такие трагические. Они так бередят семейные раны, что забываю о своих. Дико звучит, правда, Эвент? Но это правда, Эвент.

Пытаюсь понять, почему так больно.