Александр Трапезников - Похождения проклятых

— Может, кошка ему глаза и выгрызла? — спросил сам у себя Алексей. — Стоит на коленях, а удавка на батарею накинута. Будто пытался молиться. Это надо очень постараться, чтобы умудриться повеситься в такой позе.

— Или другие постарались, — произнес я. — А с глазами-то что?

— Нету, — глухо ответил Алексей. — Я же говорю: совсем. Начисто отсутствуют. Словно выскреб кто. Я и подумал — кошка.

— Эти могут, когда голодные, — согласилась Маша. — У меня в детстве был кот, который воровал у соседей по даче куриные яйца. Не потому что хотел жрать, а из вредности. Выкатывал сколько мог из курятника, через дыру в стенке, а потом разбивал лапой. Ученый был, нравилось ему слушать, как соседка орет. Его даже петух боялся. Потому что он ему тоже один глаз выцарапал.

— Ну, хватит о котах и кошках, — сказал я. — Дело-то серьезное. Значит, тебя никто не видел. А записку-то он хоть какую-нибудь оставил?

— Не знаю. Некогда мне было смотреть. Или искать по карманам. Я как увидел, так сразу и ушел. На улице уже вызвал по телефону милицию. Правда… есть одно обстоятельство. Которое меня сильно тревожит.

— Какое?

— В квартире Матвея Ивановича икон не было. Ни одной. Это я хорошо помню, по первым двум посещениям. Старик порвал с верой. А тут вдруг появилась, одна, бумажная, рядом с ним, на подоконнике. И на лике — также глаза выколоты. Вот что ужасно.

Он замолчал. А я не мог представить себе эту сцену: как старик сначала кощунствует над иконой, затем в безумии выскребывает себе глаза, а потом набрасывает петлю на шею и медленно давится. Тут надо не только потерять разум, но призвать на помощь и силы ада.

— Какое-то ритуальное самоубийство получается, — сказала Маша, поежившись.

— Либо убийство, — добавил я, продолжая гнуть свою линию, поскольку не мог поверить в такой добровольный уход из жизни Матвея Ивановича, что бы он там ни натворил в прошлом. — Если исходить из того, что смерть старика была насильственной, то почему его ослепили? Да еще с такой жестокостью. Почему надругались над святым образом? Действительно, в этом есть что-то зловеще-ритуальное. В стиле нынешних безбожников-постмодернистов-авангардистов. Всех этих маратов-гельманов, кибировых, куликов и прочих человек-собак. Но они-то — всего лишь жалкие и убогие трусы, способные только лаять из подворотни. А тут чувствуется рука матерого сатаниста-профессионала, который оставил свою метку, знак. В назидание. Дескать, так будет с каждым, кто меня ослушается. Кто попробует вернуться ко Господу. Отсюда и изуродованная икона.

— Слепой Кремль, — подсказала Маша. — Это тоже весьма символично. Характерно для нынешнего времени. Сначала запродал душу дьяволу, потом перестал видеть и слышать, а в конце концов пришел к такому исходу.

— Что бы там ни было, загадок действительно много, — вздохнул Алексей. — Но давайте вернемся к нашим делам. Завтра уже шестнадцатое сентября. Остается всего три дня. Ольгу Ухтомскую мы упустили.

И он рассказал Маше, что произошло сегодня утром.

— Кстати, поведай уж и ты нам, где была, — напомнил я ей. Кроме лавры. Может быть, Алексей из деликатности об этом не спрашивает, но раз уж мы одна команда, то хотелось бы знать. Хотя бы в общих чертах. Между нами-то давайте без загадок!

(И это говорил я, который практически дал согласие работать и на Олега Олеговича, и на Кемеровского…)

— Будем предельно откровенны, — добавил я с дурной улыбкой и начиная вдруг подмигивать левым глазом.

— Ты чего зраком дергаешься, член команды? — подозрительно спросила Маша. — Конечно, расскажу. Я была в приюте для имбицилов, в Черустях. Это почти девяносто километров от Москвы.

Новость была неожиданная, я даже прикусил язык. А тик исчез.

— Добираться далеко, поэтому я ушла рано утром, пока вы все еще спали, — продолжила Маша. — Там не только олигофрены и дауны, там и дети с церебральным параличом, и с аутизмом, и просто брошенные, а оттого несчастные и замкнутые. Словом, свезли со всей Москвы — и с глаз долой, подальше от казино и бутиков. А то, не дай бог, общую картину испортят. Картину Репина: Не ждали.

— А что тебя туда занесло? — спросил я. — Ты вроде уже взрослая и более-менее нормальная. И не брошенная. Не знаю только, как насчет счастья. Не приняли?

— Дурак, — вынесла она лаконичный диагноз. — Вы помните ту фотографию, где Ольга Ухтомская заснята с детьми? На заднем плане — ветхое двухэтажное строение с колоннами и мансардой. Я долго ломала голову: где же я это видела? И вчера ночью вспомнила. Когда я подрабатывала в Бульварном кольце, то делала репортаж об этом детском приюте в Черустях. Заметка получилась дрянной, но это сейчас не важно. Главное, я подумала, что раз Ольга запечатлена на снимке с детьми и хранит фотографию на память, то что-то ее связывает с приютом. Что-то очень важное. Меня охватило такое нетерпение, что я решила немедленно ехать.