Александр Трапезников: Подари мне жизнь

Санитары тоже люди. Как, впрочем, бомжи и олигархи, клоуны и депутаты, мошенники и прокуроры. Ничто человеческое не чуждо даже последней скотине на земле, если она имеет мысли и душу, где как в ядерном реакторе идут непрерывные цепные реакции самоуничтожения или самоочищения. Рано или поздно происходит взрыв, способный либо погубить вокруг все живое, либо, напротив, подарить жизнь. А подарить жизнь гораздо труднее, чем отнять ее. Сделать это может далеко не каждый…

В больничном закутке санитары пили пиво. Было их трое да еще смазливая медсестра с длинными ногами, которые неизменно поднимали давление у больных гипертоников. Часы показывали полночь. За окном шел снег. Один из санитаров лениво перебирал струны гитары и монотонно бубнил напевчик из «Фабрики звезд»:

— …круто ты попал на Ти-Ви… ты звезда… ты звезда… давай народ удиви…

И так без конца, других слов он просто не помнил.

— Костя, кончай нудеть! — сказал санитар-толстяк и громко зевнул: — Ты не на Ти-Ви попал, а к негру в попу в виде клизмы. Зарплату нам и в этом месяце задержат. Нет, уйду работать в другое место.

Костя отложил гитару.

— Куда, Митенька? — спросил он. — Всюду ты будешь той же самой клизмой, поскольку ни образования, ни богатого дядюшки во Флориде. Вон, Катька хоть может на панель пойти, у нее ноги сто восемьдесят сантиметров, прямо из шеи растут, а ты? Впрочем, ежели тебе в гей-клуб податься…

Толстяк бросил в него жестяную пробку. Третий санитар, длинный и тощий, открыл последнюю бутылку пива. Медсестра пересела на колени к Косте, обвила рукой его шею.

— А ты мои ноги измерял? — воркуя, спросила она.

— У меня глазомер хороший, — отозвался тот.

— А что еще у тебя хорошенького имеется? Печень, почки в порядке? Давай я тебя обследую.

— Ага, в реанимационном кабинете, — усмехнулся Митя. — Он сейчас как раз пустует.

— Кать, отстань! — сказал Костя. — У тебя ведь муж есть.

— Муж… объелся груш с макаронами, — ответила Катя, теребя и лохматя его волосы. — Я, Костик, тебя люблю. Ты у нас такой умный, красивый, целеустремленный. Врачом хочешь стать, в медицинский готовишься, не то что эти олухи! Так и будут жмуриков таскать, пока сами на носилки не улягутся. А в тебе есть нечто… сумасшедшее!

— Сказанула! — произнес третий санитар. — К психу на колени села.

— Вы не понимаете, — откликнулась медсестра. — Мужчина должен быть немножечко безумен, только тогда он способен достичь высот. Он должен совершать самые невероятные поступки… Поражать. А трезвый, холодный, расчетливый ум — это лишь заливное к рыбе. Да еще без соли. И перца.

— Какой-то гастрономический подход к мужскому полу, — пожал плечами Митя. — Ты еще корицы с базиликом добавь, тогда идеальный портрет выйдет.

— Мужчина двадцать первого века, весь в петрушке, лавре и других специях! Эх, Катя, многих ты, видно, за свою короткую жизнь съела. Вот только Костю не трожь.

— Я не вкусный, — согласился тот. — А насчет трезвости ты права: пиво закончилось катастрофически быстро. Не пора ли сходить?

Он легко приподнял Катю и пересадил ее со своих коленей на потертый кожаный диванчик. Медсестра обиженно надула губки.

— Метнем жребий? — предложил Митя.

— Да ладно, я сам слетаю, проветрюсь, — ответил Костя и сладко потянулся. — А то засыпать начинаю.

Он собрал со стола деньги, сунул их в карман белого халата и перешагнул через длинные ноги медсестры, загораживающие проход.

— Отрезать их тебе, что ли? — пробормотал он. — Запнуться можно и сломать голову.

— А ты запнись, запнись! — подразнила его медсестра. — А голову тебе мы починим. Вправим вывих.

— Не сомневаюсь, — сказал Костя и вышел из закутка.

Он прошел пустынными коридорами в зал приемного покоя, который был не слишком ярко освещен в ночное время, кивнул охраннику в черной форме с табличкой «секьюрити» на груди.

— За пивом? — оживился тот. — Купи мне сигарет.

— Курить вредно, — ответил Костя. — Я тебе лучше чупа-чупс принесу. Или морковки.

Выскочив за широкую стеклянную дверь, он на мгновение замер, подставив лицо крупным хлопьям снега и раскинув руки, будто собирался охватить всю эту звездную ночь и лежащую перед ним площадь. Блестели в лунном свете стекла домов, трамвайные рельсы, верхушки деревьев. Искрилось вокруг все, словно пронизанное электрическими разрядами.