Александр Трапезников - Похождения проклятых

И странница эта бодрствует днем и ночью, терпения и любви ей не занимать. Гоголевская тройка с мертвой душой шулера в карете проносится мимо, летит на Рублевское шоссе, в золотой особняк. В болотном тумане Питера подросток Достоевского смотрит на склизкий город, где красуется бронзовый всадник на жаркодышащем, загнанном коне, то ли это Собчак его оседлал, то ли Путин. И всюду разорванный и разворованный воздух. Всюду пауки, жабы и змеи, повыползавшие из своих щелей. Хочется закрыть воспаленные глаза, но и сквозь веки видишь всю эту лютую нечисть, слышишь визг и смех лицедеев, не можешь уже ни говорить, ни дышать. Способен только еще идти по своей Святой земле и нести последнюю жертву. А жертва эта — сама Россия, удерживающая покуда мир от конечной и бездонной пропасти.

…Я выбрался на окружную дорогу и продолжал топать к Москве, постукивая палкой по асфальту. Наверное, весь измочаленный и избитый, с этим сучковатым посохом и геранью в кастрюле, я производил впечатление сумасшедшего. Или библейского пророка, побитого камнями и унесенного на чудесном облаке из глубины времен в двадцать первый век. Автомобили проносились мимо, никто ни разу не затормозил. Да мне это было и не нужно. Сам дойду. А куда я стремился? Не представлял даже. Просто шел, а идти было, как ни странно, легко и порой весело. Я что-то и напевал себе под нос, какой-то игривый мотивчик, махал в такт посохом, как дирижерской палкой, отчего, должно быть, окончательно походил на ненормального. Кто ж станет останавливаться и приглашать в салон? Да еще на исходе дня. Дураков нет. Остались одни мудрецы, которые в свои же сети и улавливаются. Я лишь грозил им зачем-то вслед посохом и продолжал мурлыкать свою песню.

И тут вдруг одна из легковых автомашин, пежо, кажется, проехав мимо меня метров с двести, притормозила, а потом дала задний ход. Я остановился, ожидая очередных неприятностей. Дверца пежо открылась и оттуда высунулась голова Якова.

— Ну и ну! — только и сказал он. — Где это вас угораздило так назюзюкаться, Александр Анатольевич?

— Телом бренным упал с горы Елеонской, — сумрачно отозвался я, постукивая посохом. — Душа же воспарила и радуется.

— С вами все в порядке? — озадаченно спросил он. — Залезайте скорее в салон. Заодно и коньячком погреетесь. Вам не повредит, даже потребно.

— Откель транспорт-то, чадо?

— У друзей напрокат взял, отче. Или падре? Я немного путаюсь в конфессиях.

Немного поразмыслив, я все же залез в пежо. Там, на заднем сиденье, увидел Машу. Но почему-то не слишком удивился этому.

— Вот потому-то мы и ездили в Сергиев Посад, в лавру, с целью просветительства, — сказала она.

— Я специально напросился, — добавил Яков, протягивая мне фляжку. — А Маша любезно согласилась на роль экскурсовода.

Глотнув коньяка, я заметно потеплел и подобрел. О происшедшем со мной больше не хотелось думать. Ни об академиках, ни о кураторах. Тамбовские и Кемеровские могут пока отдыхать. Я блаженно закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья, продолжая прикладываться к фляжке. Автомобиль мягко катил к столице. Некоторое время в салоне хранилось молчание.

— А с тобой что снова приключилось? — нарушила его Маша.

— Забрел не туда. Дикие лисы покусали, — ответил я уклончиво.

— Хорошо, что не гуси, — засмеялся Яков. — По радио передавали, что в Подмосковье домашняя птица стала набрасываться на своих хозяев. Куры, утки, а кое у кого и павлины со страусами совсем оборзели, заклевывает чуть ли не до смерти, причем метят в глаз. В Шатурах две женщины находятся в реанимации. Сбесились даже попугаи в клетках. Тараторят без умолку, несут всякую ерунду. И некоторые, между прочим, на древних языках — на арамейском, санскрите, латине, не исключено, что и на шумерском — еще не успели определить. А кенары перестали петь. Напротив, молчат, как воды в рот набрали.

— Это, наверное, была юмористическая передача, — сказал я. — В мире Жванецкого.

— Нет, Радио России.

— Гадио России, — поправила Маша. — У них там у всех с буквой р не очень как-то. Но мы и сами видели, как индюшки бежали по шоссе и бросались под машины.

— Кончали свою индюшачью жизнь самоубийством, — добавил Яков, подмигнув мне в водительское зеркальце. — Показывали пример своим старшим братьям. Или меньшим? Ведь живность Господь также сотворил раньше людей, не так ли?

Все-то он знает. И будто мои недавние мысли подслушивал. Прямо не человек, а посланец какой-то. Из каких сфер?