Хлоя Бенджамин - Бессмертники

Энни нет. Нет ни Джоанны, ни других лаборантов. Даже Клайд уже ушёл. Варя спешит в виварий — обезьяны, испугавшись ее внезапного прихода, недовольно верещат — и бежит к клетке Фриды.

Фрида, кажется, спит. Нет, глаза открыты. Лежит на боку, вцепившись зубами в левую руку.

Фрида и раньше себя калечила — взять, к примеру, укус на бедре, — но всегда тайком. А сейчас — вот бесстыжая! — гложет руку до кости, кожа и мясо истерзаны в клочья.

— Иди сюда, — хрипит Варя, — ко мне! — и распахивает дверцу клетки.

Фрида смотрит на неё, но не шевелится, и Варя, сняв с дальней стены поводок и заарканив Фриду, тащит её наружу. Другие обезьяны визжат, Фрида дико озирается, потом садится на пол и, обняв колени, раскачивается взад-вперёд, и Варя, всё туже натягивая поводок, волочит Фриду по полу. Ей больно видеть, как ослабела Фрида. Она похудела почти на треть — весила пять килограммов, осталось три с небольшим, на ногах еле держится. Когда Варя снова дёргает за поводок, Фрида валится на спину, задыхаясь в тесном ошейнике. Её товарки поднимают галдёж — чуют Фридину слабость и места себе не находят, — и Варя, обезумев, хватает Фриду в охапку, поднимает с пола.

Фрида роняет голову Варе на плечо, кладёт ей ладошку на грудь. Варя ахает. Защитного костюма на ней нет, свитер липнет к зловонной ране. Варя несётся на кухню, Фрида при каждом шаге бьётся лбом ей в ключицу. Кормушки-головоломки стоят рядами вдоль стены, но Варе нужны не они, а нерасфасованные гранулы, большие ящики с кормом и лакомства для контрольной группы: яблоки, бананы, апельсины, виноград, изюм, арахис, брокколи, кокосовая стружка — каждое угощение в отдельной посуде. Придерживая Фриду, Варя выдвигает ящики и ведёрки и расставляет перед ней на полу. Затем выпускает Фриду — Давай, — рявкает она, — ешь!

Но Фрида лишь тупо смотрит на корм. Варя уговаривает, тычет пальцем, и Фрида наконец разжимает левый кулак. Она стоит согнув колени, ноги разъезжаются, как у малыша, едва научившегося ходить, подошвы у неё серые, бархатистые. Варя жадно наблюдает, как Фрида тянется к изюму, но едва запустив пальцы в ведёрко, Фрида вдруг передумывает и подносит руку к лицу. И, открыв рот, впивается зубами в рану.

Варя, рыдая, отводит Фридину руку ото рта. Даже сквозь спутанную шерсть видно, как глубока рана. Возможно, повреждена кость.

— Ешь! — исступлённо кричит Варя. Она садится на корточки и, зачерпнув горсть изюма, подносит к губам Фриды. Фрида принюхивается. Не спеша, осторожно кладёт в рот изюминку. Варя черпает изюм пригоршнями. Руки грязные, липкие, но Варя не унимается, тянется в ящики с кокосами, арахисом, виноградом, приговаривая: — Вот так, вот так, детка моя!

Эти слова она произносила всего раз в жизни, двадцать с лишним лет назад — когда рожала Люка.

Если Фрида отворачивается, Варя соблазняет её то другими фруктами, то гранулой корма. Фрида ест всё, а потом её рвёт — слизью, желчью, фонтаном изюма. Варя, давясь слезами, вытирает Фриде рот, плешивую макушку, розовые прозрачные уши — обезьяна вся взмокла. Горячая струя рвоты заливает Варины брюки. Надо вызвать ветеринара. Но при мысли о звонке — если доктор Митчел станет расспрашивать, что ответить? — Варя плачет ещё пуще.

Она будет держать Фриду на руках, пока не придёт доктор Митчел; будет её ласкать, утешать. Варя сажает Фриду на колени. Глаза у Фриды стеклянные, взгляд блуждает, она вырывается, хочет, чтобы её оставили в покое. Варя крепче обнимает её и шепчет: «Ш-ш-ш». Но Фрида рвётся на волю; Варя стискивает её сильнее. Теперь всё пропало, всему конец. Какая теперь разница? Хочется обнять кого-то, хочется, чтобы тебя обнимали. Она не выпускает Фриду, та тянется к Вариному лицу и, коснувшись её губами, вонзает зубы в подбородок.

Ветеринару Варя так и не позвонила. Наутро Энни застала их спящими на кухне — Варю на полу возле ящиков с кормом, Фриду на верхней полке — и подняла крик.

В больнице Варя думала, что умирает. Сначала была уверена, что её заразила Фрида, а потом, когда врач сказал, что у Фриды не нашли ни герпеса, ни туберкулёза, решила, что подцепила что-то в изоляторе. Она и не надеялась выжить. Охваченная страхом, она готовилась к худшему и иного исхода не ожидала. Как только оказалось, что страхи её беспочвенны, их сменили опасения более трезвые — сознание, что она всё разрушила и ничего уже не поправишь.

Варя питалась больничной едой, и чувства её с каждым днём обострялись. Она снова ощущала жизнь каждой клеточкой, как в детстве. Мир обрушился на неё лавиной красок, запахов, звуков. Она чувствовала и жгучую боль, когда промывали рану, и прикосновение грубых больничных простынь, чистоту которых не было сил проверять. Когда над ней склонялась медсестра, от её волос пахло тропическим шампунем, точно такой же был когда-то у Клары. Иногда она видела Энни, прикорнувшую на стуле у кровати, и однажды, в минуту просветления, попросила её ничего не рассказывать Герти. Энни помрачнела, нахмурилась, но кивнула.