Антонио Редол - У лодки семь рулей

Те, что постарше, ушли в барак и, закутавшись в одеяла, прикорнули на соломе. Некоторые вынесли циновки, расстелили их и улеглись, усталые от работы и пляски. Рыжик играл не переставая, у него болели губы, челюсть, но он не мог остановиться, ведь пять милрейс уже звенели в кармане, да и молодежь не отпускала его от себя ни на шаг. Он выпил еще стакан. Голова у него шла кругом. Перед глазами маячили красные пояса девушек из Фороса, их красивые загорелые ноги, похожие на дыни груди, — он вспомнил, как в лавке у Лобато продавцы, эдакие плутяги, щипали батрачек, чтобы убедиться, настоящие ли они у них или так что-нибудь подложено; улыбки девушек, их губы — все это мелькало в вихре мимолетных, постоянно сменяющихся образов. Но запах смуглянки неотступно преследовал его. Сильнее этого запаха взволновал Сидро жар ее руки, когда они оба спрыгнули со скирды и ринулись в самую гущу «бала».

Два шага направо, сеу Рыжик, два шага налево, а теперь покружимся, потому что, кружась, обо всем позабываешь и ноги путаются, за все цепляются, и больно тебе и приятно. Приятно видеть смеющийся рот девушки, когда тянешься к нему губами; приятно, схватившись за руки, бежать по Лезирии, не ведая куда, ведь запах любви можно почуять и в сутолоке танца, и на ложе из опавших колосьев на краю оврага, где поет вода и квакают в лунном свете лягушки.

— Ай да музыкант! Ни в жизнь так славно денежек не тратили!

Подошла другая девушка и оттолкнула смуглянку — и еще теснее прижалась к нему, или это уж он сам осмелился стиснуть ее в объятиях и почувствовал, как огонь пробежал по телу, с головы до ног, и все поплыло перед глазами, а на лбу выступили капли пота.

— Поддай жару! — не унимались братья Арренега, первейшие юбочники по всей округе.

Жнецов сразила усталость, и они дремали по углам, прямо на площадке, или шли в барак. Управляющий удалился к себе, разрешив потанцевать еще, но недолго — завтра предстоит горячий денек, а потакать бездельникам он не намерен. И только староста был начеку, он-то знал, чем кончаются эти танцульки, и глаз не спускал с шестерки девушек из своей артели. «Эти проходимцы голову кружат моим девчонкам», — бесновался он.

В самом деле, только они остались теперь на площадке и танцевали молча, то ли от усталости, то ли от непонятной истомы, которая разливалась по телу, а голова клонилась на грудь партнеру, хотя батрачки все еще пытались устоять против той силы, что вертела их в танце.

— Ах, сеу Рыжик, нравится мне эта «юла», ведь когда кружишься, точно с ума сходишь, и ноги путаются, и больно тебе и приятно.

Девушки убегали в темноту и возвращались, — одни, без мужчин, которые провожали их смущенным взглядом.

Смуглянка опять пошла танцевать с Рыжиком, но тот будто язык проглотил — он устал и опасался, что станет заикаться. А ей все в нем нравилось: и огненные волосы, и шляпа с цветком за лентой, и бурное дыхание, от которого вздымалась грудь. Она бы могла встретиться с ним в другом месте, по дороге в Камаран, там, где заросли диких цветов и старый ясень, почти без веток.

— Кто тебя научил играть?

Сидро не ответил, он был не в состоянии рассказать вот так, просто о Жоане Добром Муле и о Мариане.

— Ты говорить-то можешь?

— Гм, не очень-то я мастак. Я чуточку заикаюсь.

Смуглянка расхохоталась.

— Так еще потешнее.

Староста начинал терять терпение, он дважды предупреждал, что пора расходиться, что ему не улыбается получить нахлобучку от управляющего. И, видя, что усилия его тщетны, принялся разъединять пары, а музыканту приказал замолчать. Рыжик вспылил и крикнул, что если им опять вздумается его позвать, то пусть хоть вдвое больше заплатят и вином угостят в придачу, нипочем он не согласится. Он выговорил все это не заикаясь, пожал руку, протянутую смуглянкой, и сунул гармошку в карман.

— Ты далеко живешь? — спросила девушка.

— На Кабо, у самой реки.

— Если захочешь погулять… Я бы могла прийти на дорогу…

— На дорогу в Порто-Алто?

— Не знаю, как она там называется. На дорогу…

Но староста уже толкал ее к бараку, кипя от негодования.

И Рыжик ушел с фермы вместе с братьями Арренега, такими же, как он, крепышами с разухабистой походкой. Но прежде чем перелезть через изгородь, преграждавшую путь, один из братьев, с виду самый старший, остановил их и поделился своими планами:

— Обождем здесь с полчасика… У кого есть часы?

Сидро вытащил свои, но они стояли — на них было десять часов, и стрелки не двигались.