Антонио Редол - У лодки семь рулей

— Ух ты, сколько отвалили! Но все равно не теряйся. Хоть бы глазком на тебя там взглянуть… Какие тебе женщины нравятся?

— А почем я знаю? Что-то не задумывался.

Но он солгал, потому что в воображении его сразу возникла Сидалия, смуглая, вся в рябинках, — как они ей шли!

— Всем почти нравятся пухленькие, с пышной грудью.

— Ну, а как же те, кому вы нравитесь?

— Они из-за старика. Провести его хотели. Теперь я их раскусила. А прежде думала, во мне дело.

Вот когда он почувствовал, что становится ей другом. Раньше, наблюдая, как она расхаживает по таверне и обольщает мужчин, он злился, и, бывало, у него руки чесались поколотить ее и запереть в комнате.

Жоан Добрый Мул нетерпеливо заглянул в дверь.

— Как дела, жених? Войти можно?

— Только шляпу надеть осталось.

Мариана тоже вошла вслед за ним и стала искать гребенку. Усадив Сидро на кровать, она зачерпнула пригоршню воды и обильно смочила его рыжие волосы.

— Тебе лучше на пробор.

— А мне больше нравится когда наверх, сеньора Мариана.

— Уж стал разбираться, что тебе идет!

Старик хохотал, перебрасывая шляпу из одной руки в другую. Колени Марианы касались колен Рыжика. Он ощущал их тепло, которое обжигало, заставляя опускать глаза.

Она ворчала:

— Держи голову выше. Я же не могу тебя причесать!

Потом взяла зеркало и поднесла к его лицу:

— Ну как?! Я тебе сказала, без хорошенькой девушки не возвращайся.

— Выбери худую, — подал голос старик. — Худышки точно растут в наших руках. Будто мы сами их создаем.

Мариана с нежностью глянула на него. И разрешила старику надеть на паренька шляпу.

Толпы людей со всех сторон стекались в Терра-Велья. Когда Рыжик очутился в Камаране, спутники попросили его сыграть: пусть все узнают, что идет музыкант.

Он начал с «Гальито», и словно солнце брызнуло из гармоники. Не успел он добраться до фермы, а стайка девушек, бранясь и щипаясь, уже мчалась наперегонки поглазеть на музыканта: больно уж его нахваливают, и, право, недаром.

Староста думал устроить танцы в бараке. Но поденщики, а главное, крестьяне, подстрекаемые девушками, и слышать об этом не хотели: в помещении «страх как душно» и куда вольготнее танцевать в мягком лунном свете на площадке перед загоном.

Сидро был смущен, он впервые играл за деньги и никогда не видел столько девушек вместе. Все его тормошили.

— Иди сюда, здесь темно, музыкант должен сидеть под навесом, не дай бог, еще роса шляпу испортит, — уговаривала его батрачка из Фороса; красный кушак опоясывал ее бедра, приподнимая и без того короткую юбку.

— Волосы у него могут полинять, — поддразнила другая.

Он улыбался, одурев от гвалта и толчеи, и, взобравшись на скирду соломы — своего рода подмостки, болтал короткими ногами в такт стремительной музыке. Девушки просили играть одни фокстроты, под них «хоть напрыгаешься вволю».

— Так до самого Лиссабона допрыгаешь, — съехидничал шустрый батрак.

В загоне для скота быки никак не могли успокоиться. Со жнивья доносился приглушенный перезвон колокольцев.

Под любую музыку плясала молодежь, — жатва была на исходе, и через несколько дней всем, кроме рабочих-сезонников, предстояло разойтись по домам. Здесь было больше девушек, чем парней, и эти чертовки, у которых шило сидело в одном месте, как говорил один пастух, удивительный наглец, — правда, на словах, не на деле, — даже пожилыми не гнушались. А если не находилось партнера, они танцевали друг с дружкой, словно хотели отогнать все грустные воспоминания.

— Пусть музыкант потанцует!

— Огонь мальчик, черт побери, даже волосы у него горят! — воскликнула задорная смуглянка, глаз не сводившая с Рыжика.

Он подмигнул ей, отнюдь не дерзко, ведь ему не доводилось еще попадать в такую переделку и он не научился ковать железо, пока горячо.

Управляющий фермой разрешил танцы, но никому не позволил прикладываться к вину, разве что музыканту можно промочить глотку для вдохновения. Ему поднесли стаканчик, он осушил его и глазом не моргнув, словно для него это было делом привычным. И, думая, что бы еще такое выкинуть, попросил другой. Плохо лишь, что он вспомнил о своем недостатке: когда он нервничал, то начинал заикаться и боялся, как бы его не подняли на смех.

Смуглянка подошла к нему, протянула ромашку — пусть засунет цветок за ленту своей новой шляпы. Он не понял ее намеренья и спросил:

— На кой мне ромашка?

И пока девушка под смех и хлопки самых отчаянных батрачек взбиралась на солому, чтобы сунуть цветок за шелковую ленту, он мысленно оборвал лепестки. Исходивший от девушки запах будоражил его, смуглянка все время вертелась около Рыжика и мурлыкала новую песенку. Ему вспомнились слова дяди Жоана: «Любовь имеет свой запах». Может быть, такой?