Антонио Редол - У лодки семь рулей

— Хозяин хочет с тобой поговорить…

— Какой хозяин? Сеньор Лобато?!

— А какой же еще? Разве у нас другой завелся?

— Нет… — Что это могло означать? Вдруг Лобато наябедничали, что он на днях слопал мармелад? — А вы случаем не знаете, зачем я ему понадобился? — спросил он дрожащим голосом.

— Видать, собрался лавку тебе отказать, — съязвила она, скаля в усмешке редкие, мышиные зубы.

В коридоре было темным-темно, из гостиной доносился голос Сидалии, племянницы Лобато, она пела; остановив Китаезу перед какой-то дверью, Аугуста втолкнула его в комнату.

Лобато зашевелился под одеялом, погладил заросший щетиной подбородок и поманил мальчика к себе. Он спросил, вкусно ли его накормили, стал жаловаться на старость, а едва отлучилась дона Розаринья — перешел к главному.

— Тебе тринадцать годков, ты уж большой, а то бы я не стал с тобой говорить. Как там дела в лавке?

Алсидес пожал плечами. «Какие дела?»

— Да, большой. А может, ты просто осел? Вроде бы похоже. — Рассерженный Лобато даже не глядел на него. — Ты ничего не приметил? Дьявол тебя возьми! Кто-нибудь запускал в ящик свою лапу или давал продукты покупательнице так, без денег?

— Нет, нет, сеньор… Я же вечно торчу на складе. — Поощряемый хозяйской улыбкой, он решил отвести душу. — Им не нравится, когда я в лавке. Они меня в шею гонят…

Хозяин поднял палец, и Алсидесу вспомнилась линейка «ведьма», которой наказывали провинившихся в «Приюте ласточек».

— Я хочу знать все, что там творится. Следи за ящиком, понял? Я прикажу, чтобы тебя даже на склад не отсылали. Держи ухо востро, но притворяйся, будто ничего не слышишь, понял? За обедом они вечно треплют языком. Соображай, что к чему, будь взрослым, я в долгу не останусь. Запоминай, о чем они судачат друг с другом. Они говорили обо мне гадости? Как-нибудь обзывали?..

— Нет, сеньор, — ответил Алсидес, почесывая нос, чтобы скрыть смущение.

— А я не сомневаюсь, что обзывали. Так что гляди в оба. Коли нет у тебя ни отца, ни матери, я должен сделать из тебя человека, и сделаю, только помоги мне. Договорились? Ну, а теперь иди.

Рассказ Алсидеса о том, как он воспринял просьбу Лобато, не нуждается в комментариях, и я просто воспроизведу его.

— Хоть и был я еще мальчонкой, хватило у меня ума понять, что хозяин дурное задумал. Так потянуло поговорить, поделиться с кем, совета спросить. Не глядите на меня удивленно… Я не затем это рассказываю, чтобы вам угодить.

Сперва я лгал. Выкручивался как мог. Что видел, скрывал и плел, что взбредет в голову. Здорово он меня разозлил. А потом я начал передавать все как есть. Муторно, правда, на душе бывало, да Лобато вкусно меня кормил и сапоги мне свои отдал, и все в хозяйском доме ласково так со мной обращались. Вот я и возгордился. Вроде бы важной птицей стал…

Бимбо, продавца с красивым почерком, выставили вон… Я донес, что он крадет деньги, и соврал лишь, как он это делает. Я ему отомстил: наябедничал хозяину, будто видел, как Бимбо открыл ящик и достал оттуда бумажку, а на самом деле он нарочно уронил ее на пол, а потом поднял и запихнул в карман. Хозяин не поленился, полез на чердак, разыскал там деньги, а Бимбо пригрозил в кутузку упрятать. Никому нельзя было деньги при себе иметь. Продавцы все отдавали, до последнего грошика, на хранение хозяину, даже я приносил свои чаевые. На каждого он завел счет, и у меня почти пять милрейс скопилось. Так они у него и остались… Я их не взял, когда уходил. Чтоб вы себе представили, каким он был, одно скажу: он все наши письма читал. Совсем как здесь, в тюрьме…

Когда Бимбо прогнали, продавцы сперва друг друга подозревали, а потом на меня стали думать.

И я знаю почему. Вот поэтому я уж никому больше доверять не буду. Аугуста обвела меня вокруг пальца. Ловкая, заноза, ни одного мужчину от себя не отпускала, даже меня использовала. Я ей сласти таскал, она клала мне полную тарелку еды, по лицу гладила, я и привязался к ней, будто к родной… Кто мне вправду нравился, так это Сидалия, хозяйская племянница. Знаете, я раз даже переписал своей рукой целый кусок из газеты, словно любовное письмо. То был отрывок из романа, и говорилось там о любви бедного парня к богатой сеньоре. Я решил, что это ко мне подходит, и списал его потихоньку.

Но я уже говорил, что Аугуста была совсем как крыса и намертво в меня вцепилась. Как-то вечером — все спать легли, а я остался помочь ей убрать на кухне — она вдруг схватила меня и уселась мне на грудь. Знаете, я никому больше не позволю садиться мне на грудь! Тут-то и жди подвоха… Но она села, назвала «своим милым муженьком», принялась расспрашивать о том да о сем, и я, совсем птенец желторотый, выболтал, зачем меня хозяин звал. И с того дня все на меня ополчились… Случая не упускали придраться.