Антонио Редол - У лодки семь рулей

— Прыгнуть то пара пустяков… Под лодкой проплыть труднее. Но вот как на воде держаться, черт бы ее побрал!

И Алсидес стал спускаться по сходням, хотя все плыло перед глазами и голова кружилась, стоило ему посмотреть вниз, на реку, которая точно пасть открывала, готовясь его поглотить. Он мигом разулся, стащил рубашку, положил ее в сторонку, на пригорок. Заметив его приготовления, один озорник подмигнул соседям:

— Эй, братва! Младенец Иисус идет купаться.

— Да разве река твоя? — огрызнулся Алсидес.

— Моя и есть, а что потом?

— А потом суп с котом; коровы подохли, а быки оглохли…

— Так, значит, твой отец — глухой? — подначивал плут.

— А твоя мать подохла…

Спор завершился дракой, они царапались, пинали друг друга ногами, и никто их не разнял. Более проворный Алсидес дал подножку противнику, он видел, как Батолас проделал это с Курчавым, но бить или таскать за уши не стал.

— И чего ты на меня взъелся? — недоумевал парнишка.

— Ты задел мою мать…

И, добродушно ворча, Алсидес отпустил его и принялся раздеваться дальше. Тот тоже смягчился и спросил:

— Плавать-то умеешь?

— Это мне раз плюнуть, сейчас увидишь. Я уж плавал в Лиссабонском море… За кого ты меня считаешь?

Тут парень разбежался и, описав ногами дугу, пролетел по воздуху, будто у него за спиной крылья выросли. И тут же, вслед за ним, прыгнул Алсидес. (Человек — это человек, а кошка — кошка.) Он перевернулся в воздухе и плашмя шлепнулся в воду. Падение оглушило Китаезу, ему показалось, что река затягивает его, он хотел кричать, но захлебнулся; всплыл на поверхность — в голове, в ушах звон — и снова камнем пошел ко дну. Вспомнил о тине, которая засасывает людей, но не было желания сопротивляться, все равно он был уверен, что его ждет смерть. И вдруг кто-то схватил его, но даже об этом он не помнил, когда открыл глаза. Вокруг него столпились мальчишки. Курчавый ему улыбался. Когда он немного пришел в себя, тот же озорник пошутил:

— А что, в Лиссабонском море по земле плавают?

— Я за веревку держался, — отвечал Алсидес. У него зуб на зуб от холода не попадал, хотя в тот августовский день солнце палило нещадно.

Ребята галдели у него над самым ухом, и каждый твердил свое, одни хохотали, другие дрались на кулачки, пока наконец Курчавый не прикрикнул, чтоб они угомонились.

— Китаезе холодно! Китаеза замерз! — догадался кто-то.

— Китаеза в штаны наделал! — закричал другой.

И тотчас несколько мальчишек, сцепившись за руки, вскочили на борт лодки, пронзительно вереща, словно женщины на базаре, и, выпучив якобы от страха глаза, шумно попрыгали в воду.

Из карманов закатанных штанов Курчавый вытащил окурок сигареты и, сопя, закурил.

— Дай разок попробовать…

Алсидес взял окурок и сильно затянулся. Противный жар обжег горло, он закашлялся. Курчавый расхохотался. Но Алсидес не обиделся. Его напряженные нервы понемногу успокаивались, словно солнце разглаживало их своими горячими пальцами.

Приятель догадался о его намерении и сказал:

— Хочешь еще разок нырнуть? Это совсем просто… Плыви по-собачьи, вот так, и не утонешь… Я тебе подсоблю.

Курчавый взобрался на нос баркаса и прыгнул. Взмахнув раза два руками, он подплыл к судну и заговорщически подмигнул Алсидесу. Тот на секунду заколебался, но все же последовал за ним, крепко стиснув зубы; снова ему показалось, что он никогда не вынырнет, он открыл рот, чтобы закричать, и наглотался воды, от нее желудок выворачивало наизнанку. Но вот он на поверхности, рядом с Курчавым, который подбадривает его улыбкой. Алсидес принялся бить руками и ногами, как учил товарищ. Дружеская рука держала его за подбородок, и это успокаивало. Мальчишки уже не смеялись, они доплыли вместе с ним до самой дамбы.

— Вишь ты!.. Не многие на такое отважатся. Выучиться плавать на глубоком месте — это тебе не что-нибудь…

Внезапно ему пришло в голову, что два часа, верно, уж прошли, и он кинулся бежать, прямо по сходням, перекинутым с баркаса на мол. Спрыгнул на землю, кое-как нацепил одежонку и припустил во все лопатки… Увидев землекопа, спросил: «Уже семь?», но у того не оказалось часов; молниеносно пересек железнодорожную линию и тут услышал, как башенные часы пробили половину. «А вдруг это полвосьмого… Тогда мне крышка», — горестно подумал он.

Тут-то Алсидес и очутился у дверей Терезиной таверны. Влетев в таверну, он крикнул:

— Сколько времени? Половину пробило — это полвосьмого?..

— Да что ты, сейчас без двадцати пяти семь…