Леонид Лебедев - Почти книга для почти людей

А хотите, расскажу, что при этом станется с массовой литературой? Она тоже не останется неизменной. Одним из преимуществ литературы перед кино является то, что можно парой фраз полностью изменить события, что в кино без слов достаточно трудно сделать. А также оставить возможность для фантазии. Как это (возможность фантазии) будет реализовано, не знаю, но будет. Поэтому книги останутся, однако изменятся кардинально. Они станут почти полностью электронными и будут представлять собой смесь текста с кино прямо внутри книги. При этом читатель будет волен выбрать сам, нужен ли ему текст или «оживляж» текста по ходу дела. А также будет предоставлена возможность читателю выбирать ход сюжета.

А будет и еще хуже. Даже сейчас много людей существенную часть своего времени проводит в виртуальной реальности. А когда ее возможности станут другими, то и уход из действительности станет нормой. И приведет это к изменениям психики и… Ладно, хватит.

Подумал я тут. Сначала хотел писать рамон-хрыники. Вроде «Говенный квадрат» — слыхали? Даже сидет придумал. А потом думаю: нет. Хрыники тут каждый строчит. Между прочим, бешеные бабки раз плюнуть поиметь. Тут вот один забабахал «Путешествие Гулифера в страну цветущей жопы». А еще один, так тот ваще: «Папан-тюльпан и афрожопый Гаргантюпель». Вы чо, и что такое сидет не знаете? Это когда в рамоне он её, она его, он от нее, она к нему, он к ней, она от него. Ну вот, «Ванна Варенина» слышали? Так что, вам еще и сидет рассказывать? Свой не буду, а вот недавно один слышал. «Рокки и Жиллет» называется. Значит, идет Рокки и видит бабу, Жиллет ее имя. И тут у него голова и отвалилась прочь. Пацаны ему: «Она не из нашей банды, козёл!», фамилии, значит, а у него головы уж нет, уши из жопы. И тут приходит он под балкон и начинает орать как резаный: «Жиллет-Жиллет — лучше на свете нет!» Выскакивает эта Жиллет и кричит: «Я люблю тебя, Рокки!» Слушайте, если вы тут не хотите ненахермативную лексику, так сразу идите на хер. Я тут всё словами, какие в жизни бывают, а не там как в детских сказках вроде «трахнул он лягушку, а она ему и говорит: «Хорошо ты меня обматерил, сраное рыло. И через два дня рожу я тебе богатыря.» Словом, всё как было. И только так. Да, так кричит эта Жиллетка, что я люблю тебя. А тут мать ее на балкон вываливает и начинает выступать, что, дескать, орешь тут, а у отца жопа в зингерманском унитазе застряла, помочь отцу не хочешь. Ну, тут Жиллет, как примерная дочь, говорит: «Щааа, щааа я эту жопу за уши!» А Рокки как услышал это, так и давай орать: «Яду мне, яду! Сюда я больше ни ногой!» Тут его мамаша из ночного горшка и полила. Клёвый сидет. У меня не хуже, только хрен я вам его расскажу. Я потом его сам распишу, когда время будет.

Словом, нет, хрыники — это отмирающий жанр. А я буду писать хреники. Потому как охреневаю я от этой жизни. Что ни день, то новая хрень. Да и сидет в хрениках не нужен, так что опишу я всё, что знаю. Я вам всё тут выложу, как есть. Про тролля тоже как-либо — сидета-то нет, где хочу, когда хочу и о чем хочу, о том и напишу.

Вот тут приятель внес новую струю, написал рамон «Цветущий розан». Ну, если у вас айка за 200 зашкаливает, так вы догадались, что должен он был называться «Отвалившаяся жопа». Выпендрился. Новый язык вырабатывает. Говорит, что скоро о вашей вульгарной жопе никто и не вспомнит. Вот только так, как я сказал, так и будет. Козёл, он, конечно. Но умный.

Ладно, на сегодня хватит, а завтра я еще что похрендю. Только уже, наверное, в приватном порядке. А то тут маленькие читают. Вот прочитает, как на заборе, «Я тебя люблю!» — и хана. А дальше толку с нее никакого, и этой ненахермативной лексикой будет шпарить всю жизнь. А я потом вину свою чувствуй, что жизнь испортил бабе. Так что только если уж очень просить будут-то. А так — ни за что.

Да, так вот, пишу как обещал. Жил-был мальчик. И звали его Мальчик-пальчик, потому что он был очень маленький. И жила-была девочка. И звали ее Варежка. И если вы думаете, что сейчас начнется… Так нет, никаких пошлостей. Потому что напишу я вам сейчас о проблеме взаимоотношений между большим средневековым пандорским государством и одним отдельно взятым троллем, который жил прямо посреди леса и обожал пугать прохожих, выпрашивая у них кошельки. И жителям этого государства очень не нравилась манера этого тролля выпрашивать кошельки, потому что делал он это меланхолично и примерно так: «Сейчас как грохну тебя по башке вон той скалой, так от тебя и мокрого места не останется. Лучше давай-ка сюда свой кошелек, он тебе все равно больше никогда не понадобится.» А в остальном он был очень милый. Потому что когда ему отдавали кошелек (а как не отдать, если просят?), то он вытряхивал из него денежки в свой собственный кошелек, а кошелек прохожего внимательно разглядывал, а потом говорил: «Сдается мне, что ты никогда не купаешься, грязнуля. Даже кошелек у тебя грязный. Надо бы тебя искупать, пожалуй.» Потом он брал прохожего за ноги, совал его в свой кошелек и шел на свой мост. А там он вынимал прохожего из кошелька, приговаривая: «Ну вот и пришли, маленький, ну вот и искупаемся сейчас, хорошенький. Давай разденемся сначала.» И снимал всю одежду с прохожего, очень аккуратно, даже не оторвав тому голову. «У меня тут чудная стиральная машинка есть, водоворотик. Ее еще мой дедушка устроил,» — продолжал он и бросал туда вещи. — «Вот только завелась в ней какая-то кракозюка, которая норовит оторвать все пуговицы от вещей и проглотить. Впрочем, тебе это не грозит, у вас еще пуговиц не изобрели.» И с этими словами, бросив всю одежду прохожего в водоворот, начинал аккуратно макать прохожего прямо с моста в речку. А прохожий даже и не кричал, потому что ему это нравилось.