Дмитрий Быков - Остромов, или Ученик чародея

— Эхе-хе, — сказал Остромов, потягиваясь. — Вот скажите мне на милость, Александр Валерьич, отчего русский человек, достигнув в чем-нибудь первого успеха, сразу начинает вести себя так, словно он Господа Бога за бороду ухватил? Это же и причина краха всех великих начинаний. Только что-нибудь получилось, как сразу же — да я, да вас, да всех… Не замечали? Чего-то там и та-та-та слабеет живой огонь отважных предприятий. Сожру, сожру… Уж такие жрали, Александр Валерьич!

И он прошелся по комнате, небрежными упражнениями силовой гимнастики Леннерта разминая затекшие мышцы, словно никакого Варченки тут уже не было и можно было не стесняться.

— Вы, может быть, полагаете, — сказал Варченко, оскорбленный, несмотря на все усилия казаться спокойным, — что за вами уж такие люди стоят, которых и опрокинуть невозможно?

— Я бы с вами поспорил, — все так же небрежно отвечал Остромов, — и поговорил бы с вами по душам, Александр Валерьич… про людей, которые за мной стоят, про пятитысячелетнюю традицию Египта, которая опять же за мной и за нами, — он подчеркнул это «нами», словно приглашая в свидетели все прочее масонство, — но что же говорить с человеком, который смотрит в упор и говорит «нету»? Для вас нету, для нас есть, нам больше нравится, что есть. А разговаривать, да высчитывать, да кто за кем стоит… Это уж вы увольте, Александр Валерьич. У вас и степени такой нету, чтобы я с вами про это говорил.

— Ну, какая степень у меня есть — этого вам знать не нужно… — прохрипел Варченко, поднимаясь.

— Не нужно, не нужно, Александр Валерьич. Если чем могу быть полезен, всегда обращайтесь.

Многажды потом, передумывая этот разговор, спрашивал себя Остромов, можно ли было провести его иначе, — и думал, что нет, никак. Да и кто мог ждать опасности оттуда, откуда не ждали ее в это время люди куда более осведомленные? Он думал тогда про Морбуса, а какой Морбус? А если бы это был давно ожидаемый посланник из-за границы? А если бы, чем черт не шутит, сам Брюн? Он никогда не видел Брюна, и, в сущности, не было никакого Брюна. Но он крепко уже привык, что сказанное им сбывается, — русский человек в самом деле легко обольщается первым успехом.

Нет, не мог, не мог он знать ничего; и уж конечно, не мог предполагать, что Варченко, взяв извозчика, отправится на Загородный проспект и закажет на почтамте экстренный телефонный разговор.

— Это Монгол, — сказал он, когда наконец дали кабинет Двубокия. — Этого можно брать. Да, ничего не знает. Ничего вообще. Шарлатан без способностей, пустое место.

Выслушав этот доклад, Двубокий в своем кабинете почесал переносицу, закурил и откинулся на спинку резного кресла.

Нужно было осторожно, очень осторожно. Если он окажется прямым доверенным и много знает, можно аккуратно вытрясать. Если он ничего, то и к черту. Двубокий взял трубку другого телефона и набрал номер Райского. Райского не было на месте.

— Занятой какой человек, — сказал Двубокий ласково. — Как появится, соедините.

— Входите, входите, — раздался чуть надтреснутый, но бодрый голос. Так радуются пришельцу, еще не зная, кто он, — то ли предчувствуя, то ли с самого начала не сомневаясь, что дурной человек сюда не войдет. Хозяина лавки не было видно, он прятался за стеллажами и что-то переставлял, позвякивая серебром и стеклом.

— Здравствуйте, — заторопился Даня. — Я был у вас, помните, и вы сказали — через две недели…

— Разумеется, — отозвался Клингенмайер. — Сюда, прошу.

Даня пошел на голос и оказался в тесном закутке, в полумраке. Едва виднелась высокая фигура хозяина в лиловом халате, похожем на плащ астролога. Как много, однако, еще осталось волшебных людей. Если бы не Остромов, Даня никогда не попал бы в этот мир. И вещи в нем были волшебные, старинные, каждая с историей, почти все — неясного назначения или происхождения: пустой сафьяновый переплет, оплавленная свеча, имевшая когда-то форму готической башни, страшно тяжелый с виду бронзовый ключ с обрывком цепи…

— Я принял решение отдать Борису Васильевичу реликвии, — сказал Клингенмайер. — Худа не будет. Отнесите ему и передайте, что подтверждение из Парижа получено.

— Спасибо, — кивнул Даня. Уходить не хотелось, да и неловко было так сразу — вроде посыльного…

— В конце концов, мне эти вещи не нужны, — неторопливо продолжал Клингенмайер. — В них особой ценности нет, он и сам знает. Есть вещь с прошлым, так сказать, намоленная, а есть вещь бутафорская, антураж для сомнительных действий. Иное дело, что если бы я не получил подтверждений, я бы с ним и дела иметь не стал…