Теперь ты понимаешь, дорогой Фредди, почему я позвал своих коллег, Бокказиле, Манци, Нандо, Маджо, Баракко, Вальтера, и мы устроили хоровод вокруг Антонио Дрея. Мы расспрашивали его о работе, просили автографы. Вскоре мы опубликуем в газете его портрет, такой же огромный, как портрет Блазетти и Лауры Нуччи.
Когда глашатаи объявили об избрании двадцати двух новых академиков, я подумал: «Вскоре я буду среди них. Двадцать два человека — это немало, а значит, у меня есть шансы на успех». Я встретил многих друзей, которые бежали, чтобы купить газету. Они тоже надеялись. Я заметил, что все мы тайно надеемся, что нас изберут в академики. Все? Да, все. В Милане 427 писателей и журналистов, 515 художников, скульпторов и архитекторов, и все мы ждем, что нас вот-вот сделают академиками. (В Риме, по последним данным, академиков примерно две тысячи, во всей Италии — около тридцати тысяч.) Вы, дорогой Рамперти, единственный — и я хвалю вас за это, — кто в частных беседах и публично заявляет прямо, что хочет стать академиком.
Всех нас, желающих попасть в академики, объединяет уверенность, что наше избрание будет встречено радостными криками, вот избрание других вызовет взрыв негодования, и первыми, кто проявит это негодование, будем мы сами.
«Такого-то? — закричим мы. — Что же нас ждет дальше, если этого типа избрали академиком? Позор, да и только!»
В четверг точно такую же фразу произнес один мой коллега, которого я совершенно не уважаю, и, если б его избрали академиком, я бы заболел от недоумения и ярости.
До чего причудлива жизнь! Даже поэты, внимающие дыханию листвы, годами ждут титула «Ваше превосходительство».
У меня есть предложение: в академики избирать людей не старше сорока лет. Тогда они смогут вполне насладиться всеми преимуществами этого звания. Они наденут новенький мундир и будут выглядеть в нем на редкость элегантно: женщины преисполнятся к ним симпатии, и новоиспеченные академики побегут по площадям, перед изумленной толпой, вздымая облака пыли, и золотистые полы их пиджаков будут развеваться на ветру.
В шестьдесят лет… в шестьдесят лет — слишком поздно. А в семьдесят я большую часть дня буду сидеть на белой улице моего селения, думая о тщете и суетности мечтаний стать академиком.
Ты скульптор и в самом деле работаешь — я сам видел, как ты трудишься над огромными, с дом, глыбами мрамора. Пишу тебе, чтобы сообщить, что я окончательно пришел к выводу: живопись, напротив, есть сплошное развлечение, все равно что посещение кино. Даже еще большее.
Как-то Карло Карра при мне воскликнул:
— Придется, видно поработать весь завтрашний день!
Помнится, и Примо Конти два года назад говорил в Виареджо:
— Сегодня я поработал пять часов — и очень устал.
Он провел рукой по лбу, а родные стояли и заботливо обмахивали его веерами. Какой же он лицемер!
Мой друг Анастасио Солдати, уезжая на отдых с маленьким этюдником, объявляет:
— Три месяца буду работать днем и ночью. Работа, работа! А между тем, дорогой Мессина, они развлекаются. Дети целыми часами забавляются с карандашами, пастелью, тюбиками. Точно так же и художники.
Прежде чем поведать тебе о своем открытии, я долго думал. Но личный опыт окончательно убедил меня в моей правоте. Я пробовал рисовать; рисовал я плохо, но все же рисовал. До чего приятное развлечение! Ни о чем не думаешь, синий цвет может обрадовать тебя не меньше, чем мороженое. Рисуешь деревца, а потом говоришь себе: добавим красное пятнышко в эту желтизну и поглядим, что получится. Ты мажешь краской пальцы, руки, нос, находишь зеленые пятна на носках. Словом, сплошное развлечение…
Мои домашние, люди весьма благоразумные, позволяют мне два-три часа стоять у мольберта, но потом темнеют в лице и говорят: «Все, хватит, не злоупотребляй нашим терпением, поработай наконец».
И мне приходится садиться за стол, думать и что-то сочинять, иначе они решат, что я забыл свой долг перед семьей.
Теперь я понимаю, почему ты никогда не покидаешь свой благословенный Рим.
Я отдыхаю в горах, целый год я мечтал о покое — уснешь на лугу и проснешься окутанный облаком, потом спустишься в долину, по тропинке, и твои шаги отзовутся гулким эхом, и ветер будет нестись за тобой по пятам. Позовешь: Паоло, Антонио, Джульетта. И, к великой твоей радости, никто не ответит. Адвокат Ансельми, профессор Реджис! И опять никакого ответа. Весь этот воздух лишь для меня и для моей семьи.
Читать дальше