Чезаре Дзаваттини - Слова через край

Но приходит вечер и с ним скука. Смотрю, как в ресторане моей гостиницы все молча обедают. Взгляды взмывают ввысь, словно летучие мыши. Нас человек сорок. Бледный свет придает нам еще большую неподвижность. Мы глядим друг на друга затравленно, как овцы. «Скажи же мне хоть слово, хоть одно слово», — умоляют эти взгляды. Но никто не хочет быть первым. Больше того, каждый втайне шепчет: «Ты мечтал об одиночестве. Ты ненавидишь людей, любишь пинии и орлов. И я тебе ни звука не скажу, хотя бы ты ползал у моих ног».

Минуты летят, посыпая столы хлебными крошками.

— Пам-пам, — вдруг начинает напевать мой сосед.

Остальные смотрят на него.

Секунду спустя десять человек сразу выкрикивают: «Пам-пам!» Затем вновь воцаряется тишина. Вдруг вскакивает старик и вопит:

— Да здравствует одиночество!

К нему подбегают официанты с нашатырным спиртом. Господин с черным зубом улыбается мне, а я в ответ улыбаюсь ему — он мне несимпатичен.

— Покер! — внезапно кричит кто-то.

— Покер, — отзываются семь-восемь человек сразу.

Они бросаются к колодам карт, молодые и пожилые, воры и благовоспитанные лжецы. Садятся рядом и обдают друг друга своим зловонным дыханием.

Больше я не поеду в город.

Завидую тебе, Трилусса, тебе, который всегда ждет, когда медленные воды Тибра принесут в Рим осень.

К восьми вечера город погружается во тьму. Все идут по улицам с большой осторожностью, но все же неизбежно сталкиваются с кем-то, нечаянно толкают кого-то локтями. Я при этом никогда не возмущаюсь…

Да и как возмутишься? Ведь мне не разглядеть лица того, кого надо обругать.

Вчера вечером на виа Салариа двое прохожих поскандалили, столкнувшись на повороте. Было темно, луна еще пряталась за Монте Марио. Вокруг собралось шесть-семь человек, вернее, теней. И уж тут оскорбления посыпались со всех сторон. Вскоре началась драка, подоспела дорожная полиция. Когда порядок был восстановлен, каждый направился своей дорогой.

Вот видишь! А ты удивился, когда в пятницу вечером я сказал тебе в такси, что плохо понимаю людей. На виа Салариа спорщики слышали лишь голоса; враждующие партии и составились-то по голосам, ведь невозможно было различить ни носа, ни уха, и никто не спросил у другого фамилию.

Я же отвечаю оскорблением, только если оскорбляют меня лично. И во время ссоры, прежде чем приступить к расправе и дать человеку пощечину, вежливо спрашиваю: «Вы именно меня намерены оскорбить?»

«Да, вас», — ответил мне один тип, которому я нечаянно наступил на ногу. Я долго молча смотрел на него, потом спросил: «Кто я такой?» — «Я вас не знаю», — сказал он. «Значит, вы не меня лично хотели оскорбить?» Лишь когда я назвал свое имя, а этот тип продолжал осыпать меня бранью, я дал ему пинка.

Теперь ты понимаешь, дорогой Бернари, почему я обычно ссорюсь только с друзьями!

Что самое противное в человеке? Боязнь, страх, ужас, что ты станешь нищим. Свойственно это, разумеется, в основном людям богатым, вернее даже, очень богатым. А поводом к такому заключению послужило твое письмо. Ты писал мне: «Купил себе сельский домик и там проведу остаток жизни».

Сельский домик — наиболее распространенная и приемлемая мечта. Каждый из нас, после честно прожитой жизни, имеет в старости право на несколько лет покоя, право вернуться в родные края. Мне почему-то кажется, что все родились не в городе, а в маленьких селениях, где тебе знаком каждый камень. И я думаю, что покинуть город можно без всякой ностальгии; с каждым днем я все яснее понимаю, что для светлой души закат не так уж и печален. Один мой старый друг, представь себе, даже не радовался восходу солнца.

Почти все, или вообще все, знакомые мне богатые люди невольно признаются, что днем и ночью мучаются мыслью, как обеспечить себе навсегда безбедную жизнь.

К примеру, у К. П. есть миллион. Так что же? Вот как он рассуждает: «Куплю себе в городе квартиру. Обеспечу себя на всю жизнь. А еще куплю кусок земли, и это даст мне средства к существованию. Зерна, пшеницы, для себя я всегда смогу собрать. Потом надо купить большой брильянт и везде носить его с собой. Если даже случится война, недород, придется бежать из страны, золото и брильянты своей цены не утеряют. А вдруг и они обесценятся? Ведь могут же открыть огромные алмазные россыпи, и тогда брильянты будут стоить гроши. Тогда я сооружу большущий бронированный погреб и буду хранить там тысячи консервных банок, сотни бутылок вина, центнеры муки и других продуктов, десятки пар ботинок, рулоны тканей. Хотя и это может не помочь. Когда вспыхивают мятежи, безжалостные повстанцы проникают повсюду, они вспарывают матрацы, ломают стены, для них нет ничего святого. О боже, как же поступить?! Надо перевести в заграничный банк по крайней мере двести тысяч лир. Нет, лучше вырою в моем поле тайник…»