Чезаре Дзаваттини - Слова через край

Думаешь, все это я сочинил? Такие мысли я читаю в глазах многих наших друзей. Нечто подобное пронеслось недавно и в моей голове, когда, заплатив свои годичные долги, я взял и отнес в банк несколько тысяч лир.

Нет, не принимай меня за врага сберегательных касс и других столь же разумных учреждений. Но поверь, зло накопительства не знает исключений.

Итак, я навещу тебя в твоем сельском домике и буду искренне тебе завидовать.

Эта твоя рубрика мне нравится все больше, в ней ты бичуешь один из самых больших и темных пороков человека — неуважение к молчанию. Мы хотим всегда, каждую секунду, слышать звук собственного голоса. Вчера я наблюдал, как Сатурн и Юпитер словно бы сплелись и имеете плыли в облаках. На площади нас было всего двое. Внезапно мой друг сказал: «Видал, тот дом в глубине выкрасили в зеленый цвет?» — «Да», — ответил я, и потом мы заговорили о всяких других вещах. Дома я долго над этим думал и в конце концов пришел к выводу, что друг споим пустым вопросом напрасно помешал мне любоваться звездами.

Я знаю людей, способных совершить весьма скверные поступки, лишь бы вмешаться в разговор своим тоненьким «вы правы» или же ничего не значащим восклицанием. Часто слово — всего-навсего рабское стремление напомнить о себе, чтобы другой отвлекся от своих мыслей и послушал твой голос. В их овечьих глазах сверкает страстное желание заговорить. Знаешь, люди, принужденные целый месяц молчать, не обменявшись ни с кем ни словом, порой сходят с ума. Многие готовы стать подлыми, наивными, глупыми, лишь бы им позволили произнести хоть коротенькое словечко: но, если тебе… Они осторожно наклоняются, уточняют какую-то цифру, подсказывают чье-то имя. Обычно они бывают лаконичны. «Вчера украли десять шуб», — говорят одни. «И золотые часы», — добавляет прохожий и удаляется, затаив дыхание, уверенный, что к его спине прикованы удивленные взгляды ему подобных.

Мне жаль этих слабых людей. Однажды я даже сказал одному старику, которого никто не хотел слушать: «Выговорись мне в жилетку». Он говорил целый час, и я заснул. Поразительно: эта неспособность помолчать даже две секунды — на слово мы тратим секунду — нередко наносит людям огромный вред. И все потому, что мы не можем не открывать рта одну, две, три секунды.

«В Неаполе ранили трех человек», — сказал кто-то из нашей компании. Сидевший за соседним столиком человек, давно мечтавший присоединиться к нашему разговору, подвинулся чуть ближе и уточнил: «Четырех». И сразу принял важный вид, слегка покраснев от удовольствия, что мы все посмотрели на него. В точности как пироманы — поджигатели домов.

TOTÓ IL BUONO

Milano, 1943

Перевод А. Богемской

Тетушка Лолотта, овдовевшая много-много лет назад, безвременно утратив синьора Лолотту, жила в тихом и малолюдном квартале города Бамбы. Носила она вечно одно и то же коричневое платье с сереньким воротничком, а по праздникам только меняла воротничок.

Некогда ее изредка заходил проведать синьор Рибонтис, которому довелось услышать в дремучих лесах Узанды последние слова синьора Лолотты, погибшего во время охоты на тигра; тетушка в который раз заставляла синьора Рибонтиса повторять ей финальную сцену.

— Не нужно цветов, нужны благие дела, — сказал, испуская дух, синьор Лолотта.

Синьор Рибонтис слегка заикался, и поэтому у него получалось:

— Не нужно цветов, нужны бла-бла, бла-бла, бла-благие дела!

В конце концов он от стеснения вообще перестал бывать у тетушки Лолотты, и она, таким образом, лишилась своей последней радости в жизни.

Тетушка Лолотта ела не больше, чем канарейка, впрочем, как все поистине добрые люди; ей хватало двух листочков салата с крошечного огородика, очень ухоженного и разделенного надвое белой дорожкой: справа — десятка два капустных кочанов, слева — салат и несколько кустов желтой акации. В глубине огород замыкала невысокая ограда, а по бокам он был зажат между глухими стенами соседних домов.

Огородик, уверяла тетушка Лолотта, был непростой: в самом деле, солнце садилось прямо позади огорода, и это обстоятельство переполняло ее гордостью. Было просто замечательно, что солнце заходит именно там: его можно было чуть ли не потрогать рукой, такое красивое, красное или же лиловатое, когда подергивалось поднявшимся с каналов туманом. Этим она хвасталась перед четой Де Саттас, которых нередко приглашала полюбоваться поразительным зрелищем: супруги усаживались перед окошком, как в театре, и не спускали глаз с солнца до тех пор, пока оно совсем не исчезало за кустами; они даже привставали на цыпочки, чтобы еще увидеть хотя бы узкую полоску солнца. Когда домовладелец синьор Контис узнал об этом, он увеличил тетушке Лолотте квартирную плату.