Рена Юзбаши - Скинхед

Я останавливаюсь перед машиной и украдкой дергаю ручку. Черт, по-моему, я что-то не так делаю. Учитель, заметив мою растерянность, обходит машину и открывает мне дверь как какой-то важной персоне. И вот мы на автодроме. Без лишних слов Учитель сажает меня на водительское место, и показывает, как трогать машину с места. Оказывается, это вовсе не сложно. Я едва не кричу от восторга, когда машина плавно поддается вперед. «Семерка» меня слушалась — я захотел, и она поехала. В конце занятия без труда даже торможу и пытаюсь припарковаться. Правда, парковка у меня не очень получилась, но это же только начало. Учитель явно доволен.

— Молодец, все схватываешь на лету, — он, помолчав, добавил: — Ты параллельно еще правила дорожного движения учи, чтобы не пришлось ездить, как черные — с купленными правами, устраивая аварии на дорогах.

Что ж, добрый совет.

— Обязательно!

Я так хочу, чтобы Учитель меня похвалил. А он одобрительно хлопает меня по плечу и как-то задумчиво произносит:

— Был у меня в роте паренек, похожий на тебя.

— А почему был? — Про себя думаю о том, как же я мало знаю об Учителе. Он, оказывается, ротным был!

— Убили его во время второй чеченской, боевики застрелили. Он такой же рыжий был, как ты. И точно так же без отца рос. Не уберег я его…

— Так вы воевали?

— Было дело… — Он снова смолкает, но с каким-то значением.

«Было дело»… И все? Неужели он так ничего не расскажет? Я вжимаюсь в сиденье от обиды, но игру в молчанку мне сейчас не выдержать.

— А где вы воевали? В Чечне?

Он покосился на меня, покачал головой:

— Ну, вылитый Димка. Хочешь послушать, как я воевал?! — И не дождавшись моего ответа, начинает: — Я на Кавказ попал в самом начале первой чеченской войны. Что там тогда творилось, как наших русских гнали, убивали — рассказывать не буду. Небось, слышал сам, не маленький. А вот какая неразбериха царила в армии, этого никто, кроме нас, воевавших там, не знает. А творилось там такое, что за один вечер не расскажешь. Короче, единого командования нет, беспредел полный: войска, милиция, ФСБ, каждый действует на свой страх и риск. То и дело слышишь: опять наши своих же огнем накрыли. За такой бардак раньше расстреливали. А у нас генералы удостоились президентской похвалы, чинов и наград. Так-то…

— А как же командиры, куда они смотрели? — продолжаю допытываться я.

— Ты тогда под стол лазил, откуда тебе знать, что в ту пору не только в Чечне, во всей России командиров не было. Страна без хозяина жила. Оружия нет, еды нет, ее надо было самим добывать, боевики лютуют, на каждом шагу мины-ловушки. Сколько ребят полегло из-за этой неразберихи…

Лоб Учителя прорезала морщинка и он опять замолк. А дальше я услышал рассказ, который изменил судьбу очень многих.

— В один из дней пришел приказ наступать. Наша рота окружила дом на окраине села, на их языке — аула, где засели боевики. Димке, самому младшему в роте, я строго наказал, чтоб не высовывался раньше времени. Бой за аул шел всю ночь и только на рассвете мы ворвались в особняк, где окопались боевики. А там, кроме баб и черномазых пацанов, никого не осталось. Мы и не заметили, как внизу в одной из комнат завязалась драка: девка-чеченка, как дикая кошка вцепилась зубами одному из бойцов в шею, да так, что он в миг собственной кровью стал захлебываться. Димка кинулся на помощь. И тут, откуда не возьмись гаденыш с ножом возник. Мы потом выяснили, что брат ее. И сходу Диме в спину всадил нож по самую рукоятку…

Рыжий все маму звал, а потом затих. Я даже ему глаза закрыть сразу не смог, он на меня так жалобно смотрел, как будто просил не делать этого. Никогда мне не забыть этого Димкиного взгляда. А нас спецназовцев помнить в том ауле будут долго: после того боя ни одного мужика в живых не осталось. На войне как на войне…

Учитель молчит. Молчу, не зная, что сказать и я. Хорошо Учитель тут гладит меня по головке, я и возвращаюсь с кавказских гор в салон «семерки», несущейся по вечерней Москве.

— Такая вот история. Дня не бывает, чтобы о Димке не вспомнил. Ты на него шибко похож, потому я на тебя особые надежды возлагаю. Ты уж смотри, не подведи. У меня ведь своей семьи нет, я в вас, пацанах, своих сыновей вижу; всегда знал, что у военного человека не должно быть семьи. Не дай Бог кому-то без родителей расти, уж я-то знаю. Вот и не женился, — впервые Учитель говорит путано, но я прекрасно понимаю, что он мне пытается объяснить.

Я поднимаю глаза на Учителя и чувствую, что вот-вот они станут мокрыми. Подавив комок в горле, тихо говорю: