Аарон Аппельфельд - Катерина

А на улице — без перемен. Валит снег, громоздятся сугробы. Потребности у меня очень скромные. Я покупаю провизию у хозяйки и готовлю простую еду. Биньямин с аппетитом ест все. К вечеру он валится на пол и засыпает. Его способность мгновенно засыпать — поразительна. Не успеешь моргнуть — он уже спит. Глядя на него, я поняла, как тонка граница, отделяющая сон от бодрствования. Мой сон беспокоен. Видения обступают меня со всех сторон так, что кружится голова.

Хозяин снова поднял плату за дрова. Он уверяет, что на рынке выросли цены. Я плачу ему, не говоря ни слова, хотя точно знаю, что цена завышена. Но хозяин уверен, что я не могу съехать сейчас, и потому дерет липшее. Я же — плачу. Но в конце концов, не выдержав, говорю ему:

— Нельзя завышать цену. Евреи получили Святое Учение — Тору, и они обязаны следовать ему.

Хозяина удивляют мои доводы, он предъявляет мне все счета и расписки, чтобы доказать, что лишнего он не берет. Напротив, велики его убытки. Я ему не верю и говорю об этом прямо. Зима обострила все мои чувства и ощущения, и я не боюсь открыто выражать их.

— Ты отравляешь мою жизнь, — хозяин пытается взывать к моей совести…

Биньямин изменил меня. Я несколько округлилась, но не потеряла своей подвижности. Шесте с ним заползаю я под стол, прыгаю через веревочку, катаюсь с ним по полу.

Обитатели дома относятся ко мне с осторожностью, в моем присутствии говорят мало, взвешивая каждое слово. Они боятся, что я донесу на них. У меня и в мыслях нет ничего подобного. Только низкие люди могут доносить. Я хотела сказать им это, но знаю, что мои слова лишь усилят их подозрительность. Я помню: негодяи донесли на Розу, и ей пришлось бегать из одной канцелярии в другую, чтобы опровергнуть наговор. Возвращаясь домой, она валилась на пол и горько плакала от стыда и горя. Я доносить не стану, потому что Тора заповедала нам не возводить напраслину. Я уж было собралась сказать им это, но тут же раздумала, побоявшись, что сочтут, будто я прикидываюсь благочестивой.

Вскоре, когда доберемся мы до Черновцов, я начну читать Биньямину книги. Раскроет Биньямин свои большие глаза и станет слушать, мысль об этом почему-то приводит меня в сильное волнение. Давно я уже не плакала. Теперь же любое движение Биньямина вызывает во мне слезы. «Я должна быть сильной», — говорю я самой себе и это помогает мне не расплакаться.

… К утру утихла буря, ясное зимнее небо открылось во всем сиянии.

— Пора трогаться в путь, — сказала я себе, будто там, вдалеке, ждал меня мой дом.

В последние недели я чувствовала, что мое присутствие сильно досаждает хозяевам. Стоит мне появиться в коридоре, как хозяйка тут же исчезает, да и хозяин не очень любит показываться — он меня просто не замечает. Моя комната недалеко от их спальни, и они не позволяют себе ни одного лишнего слова. «Не говори!» — часто слышу я голос хозяина.

Я собрала свои немногочисленные пожитки, укутала Биньямина в меховое одеяло и расплатилась. Хозяин не требовал прибавки, но и «спасибо» не сказал. В тот час никого в корчме не было, и я тронулась в путь без напутственных слов.

Ясное солнце не смягчило холод. Холод стоял жуткий, но я знала, что мне следует оставить это место и двигаться дальше.

— Садись! — крестьянин остановил свои сани.

— Куда?

— В Черновцы.

— Откуда же вы знали?

— Догадался.

Так он за меня все решил. То был пожилой крестьянин, везший в санях несколько ящиков яблок, мешочки с сушеными фруктами да корзину с молочными продуктами. А рядом с собой он оставил свободное место для седока.

— Не люблю ездить один, — признался он.

— Сколько времени нам ехать?

— До самого вечера.

Биньямин спал в моих объятиях. Только теперь я заметила, как он подрос за зиму. Лицо его округлилось, и золотые волосы обрамляли лоб. Ни одной складочки не было на его гладких розовых щечках.

— Где ты живешь?

— В городе, — ответила я неопределенно.

— Но ведь ты деревенская, правда?

— Правда, дядьку, — ответила я по-деревенски.

— Работала у евреев?

— И это правда, дядьку.

Ехали мы быстро и споро. В обед остановились у корчмы. Очень мне хотелось встать, подойти к стойке и заказать стаканчик, но я переборола это желание. Я сидела в санях, берегла сон Биньямина. Мы остановились у русинской корчмы, откуда днем и ночью тянуло водочным перегаром, смешанным с запахом навоза. Отсюда не уходят, пока каждая клеточка твоего тела не ощутит, что напился ты до положения риз.