Илья Стогов - 150 дней в Петербурге

Несколько лет тому назад в обской тайге я как-то заночевал прямо в национальной школе народа манси: на стене там висел писанный маслом портрет писателя Ювана Шесталова метров пять в высоту и три в ширину. У русских много писателей и каждому достается лишь по небольшому кусочку читательской любви. У малых народов писатель обычно один, а значит, получает всю любовь целиком. На Ямале я лично слышал, как тамошние ненцы за глаза называют свою писательницу Анну Неркаги словом, означающим «женщина-вождь».

Последние несколько лет издаются эти романы редко – зато экранизируются чуть ли не каждый год. Причем продюсером картины может выступить, скажем, оскароносец Владимир Меньшов, а в главных ролях не брезгуют сниматься и звезды первой величины. Зрелище доложу вам, незабываемое. Чего стоит одна только сцена битвы из фильма «Богоматерь кровавых снегов», в которой аборигены верхом на боевых лосях с окованными железом рогами атакуют несущуюся прямо по льду, среди белых медведей, красноармейскую тачанку!

На сегодня главной звездой этой литературы считается писатель-хант Еремей Айпин. Между прочим, именно он последним из русскоязычных авторов был несколько лет назад номинирован на Нобелевскую премию по литературе. И по слухам имел неплохие шансы. Трудно представить, но факт: иконостас русских нобелевских лауреатов мог бы выглядеть так – Бунин, Шолохов, Пастернак, Солженицын, Бродский. И – Еремей Айпин.

Сам литератор верен исторической родине, – жить он так и остался в лесах и болотах Зауралья. Но, поскольку свои книги издает именно в Петербурге, то частенько бывает в нашем городе. Прежде, чем сдать этот материал, я позвонил ему на мобильный телефон и поинтересовался, не собирается ли писатель на берега Невы?

– Зимой? Шутите? – ответил без пяти минут Нобелевский лауреат Еремей Айпин. – А олени? А родовое угодье? А торжества в честь духов реки Аган? Нет, раньше месяца цветения ягеля о том, чтобы куда-нибудь отсюда уезжать не может быть и речи.

«Говорят, за хороший корень женьшеня можно получить сто лянов серебром, а может даже и больше. Поэтому, когда старый Ляо-куй шагнул на заросшую бамбуком поляну, и увидел: торчащий из земли громадный корень, то не стал озираться по сторонам, а сразу бросился к находке, – и как оказалось, зря. В воздухе мелькнуло громадное рыжее, в черных полосах тело тигра, позвонки Цзян-куя хрустнули под зубами хищника, и корень выпал из ослабевших пальцев старого китайца…»

Петербург – единственное место на планете, где историю русской литературы можно изучать, просто прогуливаясь по центру города. Вот ресторан, где обедал Онегин, вот квартира Раскольникова, вот проходные дворы, где выпивали герои Довлатова. У нас великие писатели, это не бронзовые памятники, а порой просто соседи: из окна кухни, где я по утрам пью свой кофе, можно увидеть и дом, где родился Бродский, и берега Мойки, где умер Пушкин. Так что иногда нам, петербуржцам, бывает трудно поверить, что хоть какая-то русская литература могла существовать где-нибудь еще, помимо этих улиц и набережных.

Между тем, жителям остальной страны тоже хочется кусочка от этого пирога. Пусть даже и не такого сочного, как в Петербурге. Уральский патриот Алексей Иванов (автор «Географ глобус пропил») любит рассказывать в интервью о том, какая уникальная, ни на что не похожая литература существует в стороне от столиц. А, к примеру, во Владивостоке некоторое время тому назад начала выходить книжная серия «Восточная ветвь», представляющая авторов исключительно с Дальнего востока. Причем, как написано в аннотации «не только современных, но и классических».

Затея может показаться забавной. Ну какая-такая русская классика могла существовать на берегах Тихого океана? Но, вы знаете, купив первую книгу серии, дальше я не остановился, пока не приобрел их все. Просто потому, что ничего похожего прежде не то, что не читал, а даже и представить не мог, будто такое возможно.

Судите сами. Начали дальневосточные энтузиасты с Арсения Несмелова – самой, наверное, яркой литературной звезды Дальнего Востока. В двадцать с небольшим тот ушел на Первую мировую, потом служил у Колчака, потом бежал от большевиков все восточнее, пока не осел, наконец, как журналист японской газеты во Владивостоке. Здесь и опубликовал первые рассказы. О китах, которые топят лодки китайских контрабандистов. О людоедстве, процветавшем у отступающих белогвардейцев. О том, как убил человека, случайно узнавшего его на улице (утопил в проруби), и вынужден был бежать после этого в Китай, две недели пробираясь через тайгу, где непременно погиб бы, да набрел случайно на публичный дом для золотодобытчиков, и сердобольные барышни отпоили его, уже умиравшего, рисовой водкой.